Обломов

Гончаров Иван Александрович

Однажды тишина в природе и в доме была идеальная; ни стуку карет, ни хлопанья дверей; в передней на часах мерно постукивал маятник да пели канарейки; но это не нарушает тишины, а придает ей только некоторый оттенок жизни.

Илья Ильич лежал небрежно на диване, играя туфлей, ронял ее на пол, поднимал на воздух, повертит там, она упадет, он подхватывает с пола ногой… Вошел Захар и стал у дверей.

– Ты что? – небрежно спросил Обломов.

Захар молчал и почти прямо, не стороной, глядел на него.

– Ну? –

спросил Обломов, взглянув на него с удивлением. – Пирог, что ли, готов?

– Вы нашли квартиру? – спросил, в свою очередь, Захар.

– Нет еще. А что?

– Да я не все еще разобрал: посуда, одежа, сундуки – все еще в чулане горой стоит. Разбирать, что ли?

– Погоди, – рассеянно сказал Обломов, – я жду ответа из деревни.

– Стало быть, свадьба-то после Рождества будет? – прибавил Захар.

– Какая свадьба? – вдруг встав, спросил Обломов.

– Известно какая: ваша! – отвечал Захар положительно, как о деле давно решенном. – Ведь вы женитесь?

– Я же-нюсь! На ком? – с ужасом спросил Обломов, пожирая Захара изумленными глазами.

– На Ильинской барыш… – Захар еще не договорил, а Обломов был у него почти на носу.

– Что ты, несчастный, кто тебе внушил эту мысль? – патетически, сдержанным голосом воскликнул Обломов, напирая на Захара.

– Что я за несчастный? Слава тебе Господи! – говорил Захар, отступая к дверям. – Кто? Люди Ильинские еще летом сказывали.

– Цссс! – зашипел на него Обломов, подняв палец вверх и грозя на Захара. – Ни слова больше!

– Разве я выдумал? – говорил Захар.

– Ни слова! – повторил Обломов, грозно глядя на него, и указал ему дверь. Захар ушел и вздохнул на все комнаты.

Обломов не мог опомниться; он все стоял в одном положении, с ужасом глядя на то место, где стоял Захар, потом в отчаянье положил руки на голову и сел в кресло.

«Люди знают! – ворочалось у него в голове. – По лакейским, по кухням толки идут! Вот до чего дошло! Он осмелился спросить, когда свадьба. А тетка еще не подозревает или если подозревает, то, может быть, другое, недоброе… Ай, ай, ай, что она может подумать? А я? А Ольга?»

– Несчастный, что я наделал! – говорил он, переваливаясь на диван лицом к подушке. – Свадьба! Этот поэтический миг в жизни любящихся, венец счастья – о нем заговорили лакеи, кучера, когда еще ничего не решено, когда ответа из деревни нет, когда у меня пустой бумажник, когда квартира не найдена…

Он стал разбирать поэтический миг, который вдруг потерял краски, как только заговорил о нем Захар. Обломов стал видеть другую сторону медали и мучительно переворачивался с боку на бок, ложился на спину, вдруг вскакивал, делал три шага по комнате и опять ложился.

«Ну, не бывать добру! – думал со страхом Захар у себя в передней. – Эк меня дернула нелегкая!»

– Откуда они знают? – твердил Обломов. – Ольга молчала, я и подумать вслух не смел, а в передней всё решили! Вот что значит свидания наедине, поэзия утренних и вечерних зорь, страстные взгляды и обаятельное пение! Ох, уж эти поэмы любви, никогда добром не кончаются! Надо прежде стать под венец и тогда плавать в розовой атмосфере!.. Боже мой! Боже мой! Бежать к тетке, взять Ольгу за руку и сказать: «Вот моя невеста!» – да не готово ничего, ответа из деревни нет, денег нет, квартиры нет! Нет, надо выбить прежде из головы Захара эту мысль, затушить слухи, как пламя, чтоб оно не распространилось, чтоб не было огня и дыма… Свадьба! Что такое свадьба?..»

Он было улыбнулся, вспомнив прежний свой поэтический идеал свадьбы, длинное покрывало, померанцевую ветку, шепот толпы…

Но краски были уже не те: тут же, в толпе, был грубый, неопрятный Захар и вся дворня Ильинских, ряд карет, чужие, холодно-любопытные лица. Потом, потом мерещилось все такое скучное, страшное…

«Надо выбить из головы Захара эту мысль, чтоб он счел это за нелепость», – решил он, то судорожно волнуясь, то мучительно задумываясь.

Через час он кликнул Захара.

Захар притворился, что не слышит, и стал было потихоньку выбираться на кухню. Он уж отворил без скрипу дверь, да не попал боком в одну половинку и плечом так задел за другую, что обе половинки распахнулись с грохотом.

– Захар! – повелительно закричал Обломов.

– Чего вам? – из передней отозвался Захар.

– Поди сюда! – сказал Илья Ильич.

– Подать, что ли, что? Так говорите, я подам! – ответил он.

– Поди сюда! – расстановисто и настойчиво произнес Обломов.

– Ах, смерть нейдет! – прохрипел Захар, влезая в комнату.

– Ну, чего вам? – спросил он, увязнув в дверях.

– Подойди сюда! – торжественно-таинственным голосом говорил Обломов, указывая Захару, куда стать, и указал так близко, что почти пришлось бы ему сесть на колени барину.

– Куда я туда подойду? Там тесно, я и отсюда слышу, – отговаривался Захар, остановясь упрямо у дверей.

– Подойди, тебе говорят! – грозно произнес Обломов.

Захар сделал шаг и стал как монумент, глядя в окно на бродивших кур и подставляя барину, как щетку, бакенбарду. Илья Ильич в один час, от волнения, изменился, будто осунулся в лице; глаза бегали беспокойно.

«Ну, будет теперь!» – подумал Захар, делаясь мрачнее и мрачнее.

– Как ты мог сделать такой несообразный вопрос барину? – спросил Обломов.

«Вона, пошел!» – думал Захар, крупно мигая, в тоскливом ожидании «жалких слов».

– Я тебя спрашиваю, как ты мог забрать такую нелепость себе в голову? – повторил Обломов.

Захар молчал.

– Слышишь, Захар? Зачем ты позволяешь себе не только думать, даже говорить?..

– Позвольте, Илья Ильич, я лучше Анисью позову… – отвечал Захар и шагнул было к двери.