Обман

Фрэнсис Клэр

И наконец: «Полиция Ипсуича допрашивала Эллен Ричмонд восемь раз.»

Мы все понимаем, что это означает на языке бульварной прессы: в полиции считают меня виновной, но не могут найти достаточно доказательств.

– Я думаю, никто эту ерунду всерьез не воспримет, – протестующе заявляет Молли.

Но я так не считаю. Думаю, мои мысли разделяет и Ричард. С посерьезневшим лицом он кладет руку мне на плечо. Какой бы бульварный оттенок не носила эта газета, у нее большой тираж,

и даже в нашем поселке газету читает не менее половины жителей.

А я-то думала, что все уже позади. Откинувшись в кресле, принимаю от Ричарда чашку с черным кофе. Вполуха слушаю его, пока он говорит о том, что подобные статьи быстро забываются, а думающие люди им вообще не верят.

– А дети? – резко бросаю я.

Кэти я перехватываю по телефону после первого урока. К счастью, она ничего еще не знает. Хотя девочки в классе регулярно читают эту газету, но в связи с окончанием семестра все слишком заняты и не успевают просматривать ее с утра.

Я в общих чертах передаю Кэти содержание статьи. Она то и дело вздыхает и сердито ворчит, ругая прессу и журналистов, потом, как бы жалуясь, говорит:

– Ну как они могли? Почему не оставят нас в покое?

Я спрашиваю, не забрать ли мне ее домой на день раньше других?

– Нет. Думаю, не надо, – несколько неуверенно отвечает она. – Нет. Это будет выглядеть так, как будто мы испугались этой статьи.

– Ты уверена в своем решении? Смотри, девочки ведь увидят эту статью. Они могут сказать тебе что-нибудь неприятное.

– Со мной все будет в порядке, – уже увереннее говорит Кэти. – В конце концов, мы с тобой всегда исходили из того, что такое может случиться. Ты сама-то как?

– Нормально, – заявляю я, подхватывая школьный жаргон дочери. Я говорю о том, что мне это совершенно безразлично, и я думаю только о реакции друзей, а они эту галиматью серьезно не воспримут. И вообще через несколько дней эта «утка» умрет сама собой.

– Ты сейчас не одна? – спрашивает Кэти.

Я отвечаю, что рядом со мной Молли и Морланд.

– Весьма приличное окружение, – слабо шучу я.

Потом я звоню в интернат Джоша. С ним немного проще, дети в его возрасте такие газеты не читают, но я все равно оставляю сообщение для его воспитателя с просьбой позвонить мне.

Молли и Морланд предлагают остаться со мной, но я, поблагодарив, отсылаю их. Сажусь к чертежной доске и отвлеченно размышляю над оформлением рекламного проспекта для фирмы, производящей сантехнику.

Все время звонит телефон. Я прослушиваю автоответчик – ничего существенного. Парочка уже известных мне журналистов и соседи, с которыми нет сейчас желания разговаривать. И только когда я слышу голос воспитателя Джоша, поднимаю трубку.

– Я так и думал, – говорит он в ответ на мои объяснения. – Боюсь, кто-нибудь из приходящих мальчиков

уже мог что-то рассказать Джошу. Мы ведь не можем контролировать, что читают приходящие ученики.

– Как Джош?

– Он выглядит расстроенным.

Сердце у меня замирает.

– Что ему сказали?

– Не знаю. Да и нет смысла сейчас это выяснять.

– Он очень расстроен?

– Судя по всему, да.

Я прошу воспитателя помочь Джошу собрать вещи и сообщаю, что выезжаю за сыном.

Когда я приезжаю в интернат, Джош сидит в спальне рядом со своим чемоданом. Сын похож на маленькую статую, настолько он бледный и неподвижный. Глаза у него опухшие. Джош смотрит на меня невидящим взглядом, как будто не верит, что я могу быть здесь.

По пути домой стараюсь почаще брать его за руку. Я рассказываю ему то же самое, что рассказала Кэти. Говорю, что в газетах печатают много глупостей, что журналисты только и делают, что гоняются за сенсациями, и нам троим нужно быть сильными и мужественно противостоять неприятностям.

Я спрашиваю Джоша, что ему сказали о статье, но этот вопрос явно вызывает в сыне боль, и я не настаиваю на ответе. Дома он без интереса ковыряет вилкой в тарелке с ужином. Движения у него почти незаметные. Создается впечатление, что Джош старается не привлекать к себе внимания. Я повторяю сыну то, что говорила в машине, но достучаться до него не могу. Пытаюсь перевести разговор на другую тему, но, к своему стыду, чувствую, что не знаю, о чем с ним говорить. В конце концов зажигаю камин и оставляю его, свернувшегося на диване калачиком рядом с Джиффом. Они оба смотрят какой-то старый фильм.

По телефону мне удается застать Морланда на его рабочем месте на верфи в Ипсуиче. Он обещает сразу приехать, и в ожидании его я нервно хожу по дому. Ричард привозит мне цветы. Я обнимаю его и с легким укором говорю:

– Лучший подарок для меня – это ты.

– Эллен, помни, пресса – это ерунда. Самое важное – это любящие нас люди.

– Говори так, говори.

– Я всегда буду говорить тебе это.

– Спасибо за то, что ты есть.

– Ну, это совсем не трудно, – смеется Морланд. Он целует меня, и во мне снова возникает чувство уверенности. Только Ричард способен вселить в меня это чувство.

Он привез кое-что и для Джоша: журнал о приключениях и ореховый шоколад. Я оставляю их в гостиной, а сама скрываюсь на кухне.

Через пятнадцать минут оба приходят ко мне на кухню и Морланд объявляет, что они решили переодеться и съездить в город в «Макдональдс».

– Разрешишь?

– Ради Бога! Мне меньше готовить! – с нервным оживлением говорю я.

Когда они уезжают, глаза у Джоша блестят.

Я остаюсь одна. Немного шью, потом смотрю телевизор. Прослушиваю автоответчик. После восьми начинаю ждать шума машины Ричарда.