Обман
Шрифт:
Ажар отрицательно покачал головой:
— Этого не может быть.
Эмили вскипела. Вот она и стала такой, как прежде, подумала Барбара.
— Неужели после всего, что Кумар рассказал про Муханнада, вы думаете, что он не мог быть соучастником убийства? Да этот человек чуть не убил вашу дочь!
— Я не спорю, мой кузен мог быть соучастником. Вы не разобрались в том, что представлял собой мистер Кураши.
— О чем вы? — нахмурившись, спросила Эмили.
— Вы не приняли во внимание его религиозность… Вы позволите мне сесть? Я только сейчас понял, что устал намного больше, чем мне казалось.
Эмили
— Помните то место в Коране, отмеченное мистером Кураши, — начал Ажар. — Где идет речь о слабых среди…
— Нам его перевел Сиддики, — прервала его Эмили.
Ажар спокойно продолжал. Сержант Хейверс может подтвердить, что мистер Кураши незадолго до своей смерти несколько раз звонил в Пакистан из отеля «Пепелище». Один раз он звонил мулле, мусульманскому священнослужителю, у которого спрашивал толкование слова «слабый».
— А при чем здесь слабый? — спросила Эмили.
Слабый в смысле беспомощный, объяснил Ажар. Это слово может быть употреблено, когда речь идет об одиноком, не имеющим друзей человеке, только что прибывшем в эту страну и оказавшемся в рабском подчинении, из которого ему, как он понял, никогда не выбраться.
Эмили понимающе кивала. Но было ясно, что она ждет какого-то продолжения, которое придало бы большую убедительность комментариям Ажара.
Другой звонок был к муфтию, продолжал Ажар, ученому, толкующему законы. У этого человека он искал ответа на единственный вопрос: может ли мусульманин, совершающий смертный грех, оставаться мусульманином?
— Сержант Хейверс уже рассказывала мне об этом, мистер Ажар, — поморщилась Эмили.
— Тогда вы знаете, что такой человек не может оставаться мусульманином и жить согласно мусульманским канонам. Муханнад оказался именно в такой ситуации. И именно с этим Хайтам решил покончить.
— Но ведь и сам Кураши далеко не безгрешен, — заметила Барбара. — Он ведь гомосексуалист, а вы говорили, что Коран это запрещает. Так, может быть, он, советуясь с муфтием, имел в виду собственную душу, а не Муханнада?
— Возможно, и так, — согласился Ажар, — но если принять во внимание его действия, то с вашим возражением вряд ли можно согласиться.
— Если верить Хегарти, — обратилась Эмили к Барбаре, — то Кураши намеревался и после заключения брака вести двойную жизнь, не обременяя себя рассуждениями о том, как это вписывается в исламскую традицию. Так что навряд ли он так уж сильно заботился о своей душе.
— Сексуальное влечение имеет большую силу, — согласился Ажар. — Иногда даже большую, чем личные или религиозные обязательства. Ради сексуального удовольствия мы, бывает, рискуем всем. Душой. Жизнью. Всем, что мы имеем, и даже собой.
Барбара встретилась с ним глазами. Анджела Уэстон, подумала она. Что он сейчас чувствует: вспоминает свою отчаянную решимость действовать назло всем, кого знаешь, кому веришь, на кого прежде полагался лишь ради того, чтобы владеть недостижимым?
— Мой дядя, — продолжал Ажар, — человек, преданный идеалам, наверняка
— Вы же не предполагаете, что Муханнад вел свои дела в одиночку? — спросила Эмили. — Вы же слышали, что сказал Кумар. Их было трое. Немец и двое азиатов. Скорее всего, участников гораздо больше.
— Но только не дядя. Это правда, у Муханнада, очевидно, были соучастники в Германии. Без сомнения, и здесь тоже. Я не спрашивал об этом мистера Кумара, но по этой схеме они, судя по всему, действовали не один год.
— Эм, может быть, он придумал ее еще в университете, — предположила Барбара.
— Вместе с Ракином Ханом, — согласилась Эмили. — С этим мистером Алиби. Они же вместе учились!
— Могу предположить, что, когда мы покопаемся в прошлом Клауса Рохлайна, мы достаточно узнаем о том, что объединяет эту троицу, — добавила Барбара.
Ажар кивнул головой, соглашаясь с предположениями дам.
— Кто бы ни был разработчиком схемы этого бизнеса, Хайтам Кураши ее разгадал.
— Вместе с Хегарти, как тот рассказал нам, — заметила Барбара. — И произошло это в ту ночь, когда они были в отеле «Замок».
— Хайтам как мусульманин посчитал своим долгом положить этому конец, — продолжил объяснения Ажар. — Он указал Муханнаду, что тот подвергает риску свою бессмертную душу. И причина, заставляющая его идти на этот риск, самая худшая из всех возможных — любовь к деньгам.
— Ну а как обстояло дело с бессмертной душой самого Кураши? — не унималась Барбара.
Ажар посмотрел ей прямо в глаза.
— Смею предположить, что он, должно быть, как-то решил для себя эту проблему и нашел оправдания своему поведению. Нам бывает легко прощать себе страсть. Мы называем ее любовью, поисками родственной души, чем угодно, это чувство выше нашего понимания и сильнее нас. Мы обманываем себя, убеждаем, что наше поведение продиктовано зовом сердца, предопределено Богом, пробуждающим в нас желание, которое необходимо удовлетворить. — Он поднял руки ладонями вперед — в этом жесте было согласие подчиниться судьбе. — Никто не обладает иммунитетом против подобного самообмана. Хайтам считал грех Муханнада смертным, тягчайшим грехом. А его собственный касался лишь самого Кураши. Люди ведь могут делать добро, даже если они великие грешники. Убийцы любят матерей, насильники обожают своих собак, террористы, устроив взрыв в супермаркете, баюкают после этого родных детей и поют им колыбельные. Хайтам Кураши мог стараться облегчить жизнь своих соплеменников, порабощенных Муханнадом, и грешить в личной жизни. Да и сам Муханнад одними и теми же руками создал «Джама» и этот гангстерский бизнес.
— «Джама» была для него хорошей ширмой, а кроме того, работала на его образ защитника, — не согласилась с ним Эмили. — Он был вынужден потребовать расследования гибели Кураши только потому, что этого захотела «Джама». Не настаивай он на этом, все задали бы вопрос почему.
— Но если Кураши хотел положить конец преступному промыслу Муханнада, — вступила в разговор Барбара, — то почему не выступил открыто, не разоблачил его, не обратился в полицию? Ведь он мог сделать все это анонимно. И он бы достиг своей цели.