Обманчивая реальность

Робертс Нора

– Когда вы сказали ему? Я имею в виду вашего сына.

– Расс!

– Если он в чем-то виноват, наш долг все честно рассказать. Он наш сын, и мы единственные, кто имеет право говорить о нем.

– Но ведь не мог он совершить таких вещей!

– В таком случае вы поможете нам удалить его из списка подозреваемых, – подсказала Ева. – Так что он узнал? Что вы ему сказали?

– В доме были разные вещи – журналы, фотографии, тетради. Может, что-то еще. Я сама никогда в них не рылась. Моя мать сложила находки в коробки, где все и хранилось. Родители часто поговаривали, что давно пора их сжечь. Вернее,

это предлагал отец, а она никак не решалась. И они продолжали хранить эти коробки, задвинув их от глаз подальше. Мой отец рассказал мне о них, о том, что когда-то произошло, лишь перед самой смертью.

– Что именно он вам сказал?

– Расс, я не могу!

Муж слегка кивнул.

– Когда отец Одри был при смерти, за ним ухаживал я. И он видел, что я люблю Одри. А она любит меня. Поэтому он рассказал мне все, что знал. Сводная сестра Тессы была своенравной и взбалмошной женщиной. Она вышла замуж за хорошего человека, но предала его. Бросила, а сама сбежала из дома и вступила в секту Мензини. Прикрываясь словом Божьим, они творили черные дела, притесняя слабых. Сестра Тессы спала с Мензини и прижила от него ребенка. Она была такая же, как все они. Но постепенно до нее дошло, что она ступила на путь зла, взяла ребенка и вернулась к мужу. Она умоляла его простить ее. Умоляла своих родных и близких.

– И Уильям взял ее обратно, – подсказала Ева. – Вместе с ребенком, то есть с вами.

– Он был хорошим человеком, – сказала Одри. – И он ее простил. Мензини собирался отнять меня у нее, и она была вынуждена бежать. Так она вернулась к мужу.

– Но Мензини ее разыскал, – продолжил рассказ Рассел. – Он убил и ее, и мужа, а ребенка похитил. Уильям Хаббард был настоящим солдатом. Он и его жена начали поиски ребенка и в конце концов нашли. Мензини куда-то пропал, но они все равно переживали за девочку. Они оставили дом, друзей, близких и переехали в Америку. Они поменяли ей имя и вырастили как собственную дочь.

– Они любили меня. Они были хорошими родителями, заботились обо мне, как о родном ребенке. Я их дочь. Их и ничья больше.

– Миссис Коллуэй, все мы делаем каждый свой выбор, принимаем собственные решения. И я убеждена, что Эдвард и Тесса Хаббард сделали для вас все, что только могли. Они окружили вас заботой и любовью, и вы действительно их дочь.

– Была и останусь ею.

– Льюис нашел эти коробки?

– Он приехал домой. Был какой-то взвинченный, расстроенный, не находил себе места. Что-то там на работе. Кто-то украл его идеи.

– Одри… – вздохнул Рассел.

– Они его не ценили или, по крайней мере, недостаточно уважали, – не унималась его жена, и голос ее звенел отчаянием. – Так он говорил. Я не знаю, зачем ему понадобилось идти на чердак. Мы работали на воздухе. Он что-то нашел и начал задавать вопросы. Мы с мужем переговорили между собой и решили, что стоит все ему рассказать. Честно рассказать, что случилось много лет назад, а затем уничтожить бумаги. Потому что нас они не касаются.

– Но он не пожелал их уничтожать.

– Он сказал, что это его наследство и он имеет на него право. Что он должен знать свои корни, свою генеалогию, все как есть. Мне показалось, что он не то чтобы счастлив, но доволен. И как будто стал спокойнее. Как будто он всю жизнь догадывался, что что-то не так, и вот теперь,

узнав правду, смог сбросить с души тяжелый груз.

– А потом он вернулся, чтобы узнать больше.

– У меня были вещи моей матери. Моей матери, – повторила Одри и положила руку на сердце. – И кое-что из того времени, когда они с ее сводной сестрой были совсем юными. Некоторыми из этих вещей мы до сих пор пользуемся. Например, мамиными тарелками. Осталось также кое-что из украшений. Не то чтобы они представляли какую-то ценность, – добавила она, вновь потрогав крестик на шее, – но для меня они память. Лью был уверен, что наверняка было что-то еще, как от Джины Макмиллон, так и Мензини. Он обыскал весь чердак, подвал, надворные постройки. Он возвращался снова и снова и задавал одни и те же вопросы.

– Вы не знаете, что было в тех коробках? Вы ведь так и не ознакомились с их содержимым.

– Толком нет. Я бегло проглядела их, после того как умер отец, прочла кое-какие записи в дневнике Джины, но все это было так грустно читать. Она вела дневник, когда сбежала от мужа в секту. Я не осилила его до конца. Джина умерла, спасая меня, и у меня рука не поднималась выбросить ее вещи, но я не хотела читать, что она писала, когда утратила истинную веру.

– Но ваш сын хотел. Он хотел прочесть эти дневники.

– Он говорил, что для него важно знать правду. И он…

– Что?

– Не сердись, – сказала мужу Одри. – Прошу тебя.

– Он сделал тебе больно? – Рука Рассела сжалась в кулак.

– Нет-нет, боже упаси!

– Ему случалось поднимать на вас руку? – уточнила Тисдейл.

– Это было давно. Он утратил контроль над собой.

– Ему нужны были новые кроссовки, стильные, какие мы не могли позволить. Мать застукала его, когда он пытался стащить деньги из нашей домашней копилки. Когда же она попыталась его остановить, он ее ударил. Кулаком. Ему было шестнадцать, и она взялась его оправдывать. Я же видел, что он наделал. Он вернулся домой с чертовыми кроссовками, и впервые в жизни я поднял на него руку. Я ударил его, собственного сына, как он ударил собственную мать. Кроссовки я сжег. Он извинился, пытался загладить вину, и какое-то время…

– Все было хорошо, – подсказала Тисдейл.

– Да, так могло показаться. Но только внешне. И мы это знали, – добавил Рассел, обращаясь к жене, и вновь прикрыл ладонью ее руку. – Мы знали.

– Просто мы не могли сделать его счастливым. Но он достиг в жизни успехов. У него хорошая работа.

Рассел покачал головой:

– Он лжет, Одри. Он всегда нам лгал. Он вечно был где-то рядом и замышлял пакости. Что такого он, по-вашему, сделал? – спросил он у Евы.

– Я думаю, он нашел некую информацию и использовал ее точно так же, как и его дед. На его совести смерть более ста двадцати человек.

– Этого быть не может! Вы говорите это лишь потому, что он узнал про Мензини. И вы решили этим воспользоваться, чтобы во всем обвинить Лью. Рассел, скажи им!

Но Рассел ничего не сказал, лишь продолжал сидеть, и, к великому удивлению и жалости Евы, по его щекам покатились слезы.

– Он наш сын. Мы так хотели ребенка. Мы делали для него все, что в наших силах. Мы воспитывали его так, как умели. И вот теперь вы говорите, что он преступник. Как нам в это поверить? Как нам после этого жить?