Обманутое время
Шрифт:
Губы его скривились в невеселой улыбке; он попомнил, как несколько часов пролежал и темноте, ожидая, когда же вернется память.
— Наверное.
— Голова болит?
— Да не особенно.
Хорошо, что она успела вскипятить воду!
Либби расставила на подносе миски и чашки.
— Я собиралась посидеть у огня.
— Ладно. — Кэл взял свечки и пошел впереди. В грозу он чувствовал себя легче. Все, что он видит вокруг, кажется ненастоящим. Может, к тому времени, как дождь прекратится, он поймет, что ему делать.
— Тебя гроза разбудила?
—
— Через час. — Либби поднесла ложку ко рту. Теплый суп немного успокоил ее. — А может, через день. — Она рассмеялась и тряхнула головой. — Папа все твердил, что надо бы подключить генератор, но так и не подключил, руки не дошли. Когда мы были маленькими, зимой иногда приходилось по нескольку дней готовить на огне. Спали мы тогда все вместе на полу, а родители по очереди вставали и следили, чтобы огонь в камине не погас.
— Тебе здесь нравилось? — Некоторые знакомые Кэла в отпуск ездили в заповедники и жили там в палатках. Он всегда считал их немного странными. А Либби так рассказывает о бытовых неудобствах, что самому хочется попробовать.
— Да, очень нравилось. По-моему, благодаря тому, что я так провела первые пять лет жизни, я и полюбила работать на раскопках и ездить в экспедиции.
Кэл понял, что Либби немного успокоилась. И голос стал прежним. Хотя ему нравилось видеть ее взволнованной, он подумал, что чем она непринужденнее, тем больше сведений он соберет.
— Какой эпохой ты занимаешься?
— Да никакой в отдельности. Можно сказать, я занимаюсь родоплеменным строем. А конкретно вопросами влияния на изолированные сообщества современных орудий труда и достижений научно-технического прогресса. Например, я изучаю, как электричество меняет жизнь примитивных обществ в целом. Раньше я занималась вымершими цивилизациями: ацтеками, инками. — Все просто, подумала Либби. Чем больше она рассказывает о своей работе, тем меньше вспоминает о том, что произошло на кухне, и о своей неожиданной реакции. — Осенью собираюсь поехать в Перу.
— С чего у тебя все началось?
— Когда я была маленькая, мы ездили на Юкатан и любовались величественными руинами майя. Ты бывал в Мексике?
Кэл с трудом припомнил одну особенно бурную ночь в Акапулько.
— Да. Лет десять назад. — «Точнее, двести лет спустя», — подумал он, хмуро глядя в миску с супом.
— Неприятные воспоминания?
— Что? Нет, наоборот. Какой у тебя чай… — Он отпил еще глоток. — Знакомый вкус!
Улыбнувшись, Либби поджала под себя ноги.
— Папа очень обрадуется, если я ему передам твой отзыв. «Травяная радость» — его компания. А начинал он вот здесь, в этой самой хижине.
Кэл отпил еще глоток и вдруг засмеялся:
— Я думал, это выдумки, легенда.
— Нет. — Либби смотрела на него в упор. На ее губах играла полуулыбка. — Не поняла юмора.
— Трудно объяснить… — Сказать ей, что через двести лет «Травяная радость» станет одной из самых крупных и влиятельных компаний на Земле и в ее колониях? А производить будет не только чай, но и биотопливо, и бог знает что еще… Подумать только! А он, Кэл Хорнблауэр, очутился в той самой хижине, где все начиналось. Устроился в кресле и наслаждается уютом. Он поймал на себе взгляд Либби. Она внимательно смотрела на него, как будто собиралась снова пощупать ему пульс. Кэл поспешил объясниться:
— Мама часто поила меня таким чаем, когда у меня… — Он не знал, какие в двадцатом веке были детские болезни. Уж точно не марсианская лихорадка. — Когда я болел.
— «Травяная радость» — лекарство от всех болезней. Вот и память к тебе понемногу возвращается!
— Кусками, обрывками, — осторожно возразил Кэл. — Почему-то детство вспоминать легче, чем вчерашнюю ночь.
— По-моему, так всегда и бывает. Ты женат? — Либби смутилась и поспешно перепела взгляд на огонь. Что на нее вдруг нашло?
Кэл обрадовался, что она не смотрит на него, потому что у него на лице расплылась широкая улыбка.
— Нет. Будь я женат, меня бы так не влекло к тебе!
Либби ахнула от неожиданности и некоторое время молча смотрела на него. Потом вскочила и принялась собирать миски на поднос.
— Надо отнести все обратно.
— Наверное, мне лучше было промолчать?
— О чем промолчать? — Либби ответила с трудом, мешал подступивший к горлу комок.
— О том, что меня к тебе влечет. Что я тебя хочу. — Не давая ей ответить, Кэл положил руку ей на запястье. Как бешено колотится у нее пульс! Он удивился и возбудился одновременно. Хоть он и прочел все газеты от корки до корки, он так и не понял, как в двадцатом веке принято ухаживать за женщинами. Впрочем, он решил, что за двести лет вряд ли что-то так уж сильно изменилось.
— Да… Нет.
Он с улыбкой отобрал у нее поднос.
— Так да или нет?
— По-моему, сейчас не время. — Либби поспешно отошла к камину. Сразу стало жарко. — Калеб…
— Сейчас что, особый случай? — Он погладил ее пальцем по щеке, и в ее глазах заплясали огоньки, похожие на пламя у нее за спиной.
— Не надо… — Либби досадовала на себя. Неужели она способна так трепетать от простого прикосновения? А ведь он ничего не сделал, только погладил ее! И тем не менее она дрожит всем телом.
— Когда я проснулся и увидел тебя в кресле у огня, то решил, что ты мне мерещишься. — Он нежно провел пальцем по ее нижней губе. — Сейчас ты точно похожа на мираж!
Либби совсем не чувствовала себя миражом. Сейчас она была настоящей, живой — и ей было страшно.
— Мне нужно сгрести угли на ночь… а тебе пора назад, в постель.
— Мы вместе сгребем угли. А потом вместе ляжем в постель.
Либби выпрямилась, еще больше злясь на себя. Ладони у нее вспотели. Она приказала себе не мямлить и не заикаться. Нечего изображать неопытную дурочку. Она будет обращаться с ним как сильная, независимая женщина, которая точно знает, чего хочет.