Обнаженная. История Эмманюэль
Шрифт:
Когда камера подъезжает к моему лицу вплотную, я вижу, что в нее можно смотреться, как в зеркало. Я разглядываю свое отражение, немного увеличенное и очень четкое, бархатистость кожи, взгляд, в котором нет ни веселья, ни печали. Я уже привыкла к этому отражению, оно мой друг.
— Это была маленькая роль, а я хочу главную!
Элли хохочет.
— Ишь разлакомилась!
Мне приходится уехать из Утрехта. Элли дает мне адрес своего мужа. Хюго Клаус сдает часть дома, в котором живет сам.
— Скажи, что ты от меня, ты ему понравишься…
Она покусывает губы, испускает долгий вздох и отворачивается, а маленькое облачко дыма скрывает ее затуманившийся взгляд.
Вот
Хюго Клаус владеет пятиэтажным домом, который состоит из двух вертикальных строений, соединенных между собой. Это номера 5 и 7 по улице Раамграхт. Мне тут нравится. Здесь смешиваются пейзажи из моей жизни: на углу улицы городской антураж, а выходит она прямо к каналу, окружена водой и обсажена деревьями. Это деревенский ландшафт, напоминающий о бабушкиных воскресеньях. Под самой крышей дома белый треугольный карниз, словно шапкой накрывающий двух обнявшихся ангелов, которые держат в руках пучки пшеничных колосьев, и это неподражаемо, неподражаемо прекрасно. Напротив — высокая белая колокольня в стиле барокко, дальше — церковь, похожая на башню сказочного замка. На ее шпиле красуется золотой петушок, сверкающий на солнце, как огонь. Стоят ясные зимние дни, я смотрю ввысь, на свет. Мне нравятся крыши, дома со статуями. Я хочу поймать золотого петушка с колокольни и рассмотреть своими близорукими глазами, что делают ангелы. Говорят, людей в этом мире высокое окрыляет куда сильнее, чем земное, — так и со мной.
Каждые полчаса колокола звонят, каждый час — поют.
Этот размеренный концерт колоколов заменяет мне часы, подстегивает пунктуальность, радует и раздражает. Умиротворение и постоянный призыв к соблюдению порядка. Беспрестанный механический пульс времени.
Я люблю пространство свободы и пространство зависимости. Я познала их оба и с легкостью перехожу из одного в другое. Мне нравится покорять и покоряться. Противоречия в этом никакого нет, просто это так, и в этом вся я. Я люблю искать то, чего мне не хватало, и свободу я люблю за то, что именно она меня всему научила. Она в моей натуре. Я свободная женщина, которая любит быть зависимой, или наоборот. Я соткана из этой смеси. Эта ось напряжения сотворила мою жизнь и разрушила ее, дисциплинировала меня и распустила, а в конце концов, словно после битвы, оставила в безмятежном покое. Я разрывалась между крайностями, обуздывала противоречия, высекая из них собственную гармонию, высвобождая силу, данную мне от природы, творя свой собственный цвет — подобно тому, как золотое с голубым дают зелень, яркую зелень воды в маленьком канале на улице Раамграхт.
Хюго Клаус мужчина обаятельный, импозантный, солидный и уравновешенный. Лицо у него бугристое, как ствол дерева. Массивным носом он напоминает вежливого людоеда. Производит впечатление основательного человека, кожа на руках — как выдубленная шкура. Принимает меня любезно, показывает, где я буду жить; он галантен, старается соблюдать дистанцию, подчеркивая уважение к моему совсем еще юному возрасту. Между нами разница в двадцать четыре года.
Звоню матери: она разнервничалась так, будто я удрала впервые. Она рассказывает о письме, которое пришло из Англии, ей любопытно, что в нем.
— Так распечатай!
Она читает, выговаривая иностранные слова медленно, спотыкаясь, и повторяет:
— Мисс ТВ Европы? Мисс ТВ Европы! Тебя отобрали на конкурс «Мисс ТВ Европы»!
Мы едем в Лондон. Все оплачено. Мы летим на самолете. Мама
Она не помнит себя от волнения. А для меня это дело обычное, все идет своим чередом.
Мать толкает меня локтем в бок и шепчет на ухо:
— Ты видела, кто сидит справа?
Я тут же оборачиваюсь. Новый удар локтем:
— Сильвия, держись скромнее!
Это нидерландский телеведущий, бесспорно — самый популярный, а для матери просто небожитель. Он шлет мне улыбку и говорит несколько любезностей. Я рассказываю ему нашу эпопею. Он говорит, что летит в Англию как член жюри конкурса «Мисс ТВ Европы», наша случайная встреча ему нравится. Мать снова толкает меня в бок и подскакивает в кресле.
— Сильвия, это знак! — говорит она мне на ухо.
— Надеюсь, вы будете голосовать за меня?
— Я бы очень хотел это сделать, но за представителя своей страны голосовать нельзя.
— А вы как-нибудь сплутуйте!
Он смеется и продолжает разговор. Я знакомлю его с созданием, что сидит слева от меня и приближается к точке кипения. Он галантно протягивает маме руку. Мама дергается, нервно хлопает ресницами, краснеет и едва не лишается чувств.
Лондон, отель высшего класса «Уинстон Черчилль», который мать исследует с видом профессионала: отель произвел на нее сильное впечатление, и она цедит сквозь зубы, ощупывая складки занавесок:
— Дворец, можно сказать… А он хорошо организован, твой конкурс. Тебя, знаешь ли, принимают с почетом, это почти дворец…
Ванна вся в серо-белом мраморе, который мать поглаживает с необычайной нежностью.
Я решаю принять ванну с пеной, вылив туда содержимое одного из пахучих флакончиков изысканной формы. Сейчас задеру кверху ноги, которые будут торчать из мыльной пены, а в руки, с которых прямо в ванну падают белые хлопья, возьму бокал шампанского, увенчанный шипящей шапочкой, — вот тогда я пойму, что в жизни бывают сладкие минуты.
Даже не затаив дыхания, ничего из себя не строя, я просто завяжу волосы на затылке, чтобы не намочить их, и лягу головой на подушечку-губку. Ожерелье блестит, и в каждой грани каждого камня отразится вся эта картинка, которую я уже мысленно себе представляю. Я ищу шампанское.
— Шампанское? Но ведь за него придется платить!
Мать норовит спустить меня на землю.
Я ей не отвечаю и продолжаю поиски.
— Может, лучше посмотришь это?
Мать привезла книги о Лондоне, его истории и деловой активности, и еще о Нидерландах со времен нашествия варваров…
— Мама, тут не состязание учительниц, а телевизионное зрелище. Я должна попытаться быть самой красивой, самой привлекательной. Мне нужно привлечь внимание, завоевать успех. Я наполню свое маленькое шоу огнем. Судьи выберут меня, они не найдут никого достойнее. Это мой час, моя удача. Я стану звездой.
— Звездой?..
Мать в тихом недоумении. Звезды бывают американские, итальянские или французские, но уж никак не нидерландские. Это вопрос натуры и культуры. Мы народ не экстравагантный, не эгоцентричный, наоборот — трудолюбивый, торговый, дисциплинированный, мы самая строгая из всех монархий. Народ заурядный и земной, хоть земли у него и мало, иногда покорявший моря, но никогда не хватавший с неба звезд. Мать верит в меня, повторяя снова и снова, что у меня есть все мыслимые таланты, но быть звездой — дело совсем иное. Она говорит, что со времен Ван Гога не припомнит ни одного голландского имени, известного за границей. У меня нет шансов.