Обнаженные розы
Шрифт:
– Видимо, да.-вздохнул Стас.
– И она не знает, где её дочка?-спросил генерал.
– Говорит, что нет.-ответила я.
– А ты, что скажешь?-спросил генерал.
Я опять посмотрела на него. Наши взгляды встретились.
– Не знаю...-тихо ответила я.-Но, вроде бы она не врёт... Но, я ничего не видела, если вы об этом.
– А сможешь?
– Не знаю.
– Постарайся.
– Хорошо.
Мы снова переглянулись. Аспирин смотрел на меня испытующе, с задумчивым, изучающим взглядом
Но, я ничего больше не могла ему пообещать.
Во всем ещё предстояло разбираться.
Аспирин ещё задавал нам со Стасом уточняющие вопросы.
Мы отвечали, дополняли свои рассказы отдельными деталями.
Но до сих пор, окончательно четкой и ясной картины действий ни у кого из нас не было.
Впрочем, у Стаса и Аспирина возможно были, просто они со мной не делились.
А вот лично у меня вопросов было ку-уда больше, чем ответов.
Через некоторое время, а именно часа через два с лишним, из операционной вывели Анну.
Мы все поднялись втроем, почти одновременно.
Я почувствовала, как у меня саднит сердце, от вида Ани.
Сейчас, эта молодая женщина, а по меркам Стаса, наверное, и вовсе девчонка, выглядела уставшей, забитой, запуганной и, казалось безразличной ко всему, что происходит вокруг.
Со своей перебинтованной рукой она выглядела ещё более несчастной, удрученной.
Она в состоянии мрачной апатии, молча, покорно шла за врачом, что вел её под руку.
Шмелина смотрела только себе под ноги.
Выглядела она такой бедной и безучастной ко всему, и в том числе к самой себе.
И во всём это был виновен один, или несколько человек, прячущихся под прозвищем «Романтик».
Анну провели в одну из палат. Мы вошли следом.
Хирург утверждал, что Шмелиной нужна срочная психологическая помощь, и сейчас лучше её не трогать.
Но Стас и Аспирин настояли на разговоре.
И хотя мне было несказанно жаль Аню, я была на их стороне.
Нам нужно торопиться.
Стас, Аспирин и я, все мы понимали, что Збруев и Ковальчук могли действовать не одни.
И, что сделает их сообщник или сообщники, когда узнает, что они оба мертвы?
Правильно! Попытается отомстить.
Самым, возможным, максимально осуществимым жестоким, зверским способом.
В этом даже сомневаться не приходилось!
Шмелина, на удивление спокойно, и даже с какой-то готовностью отреагировала на предложение рассказать, как всё было.
Но, я приняла решение избавить бедную женщину от возможности переживать всё, что она переживала до этого.
Я просто подошла к её кровати, осторожно села на краешек и взяла её за руку.
Я мгновенно ощутила навевающий, мощный поток её воспоминаний.
И позволила ему захватить меня.
Откуда-то издалека ещё успел донестись удивленный возглас Аспирина...
Первым, что я увидела было то самое место в коридоре, на втором этаже, где Демид Хазин убил Михаила Трегубого, а после совершил суицид.
Сейчас здесь стелилась размеренная, остывающая и робкая тишина.
Стена, где висели фотографии и вырезки из газет опустела.
Их не было и на полу. Ни одного осколка стекла или обломка от рамы.
Ничего.
Через окна комнат, в коридор на втором этаже вплывал блекло-желтый солнечный свет.
Я заглянула в одну из комнат.
Тут, судя по всему был маленький такой спортзал, с тремя тренажерами и прочим спортивным инвентарём.
На стенах я заметила несколько десятков спортивных плакатов и фотографий разных боксёров из разных десятилетий нынешнего и прошлого века.
Я услышала шаги, раздавшиеся снизу, на первом этаже.
Я оглянулась. По лестнице поднялась Анна Шмелина.
Она несла в руках моющее средство и большую губку.
В коридоре, на том самом месте, где было совершено убийство и само убийство, она встала на колени.
Я только сейчас заметила, что на полу темнели несколько крупных коричневых пятен.
Засохшая кровь Хазина и Трегубого.
Аня набрызгала моющего средства на губку, и принялась с ожесточением оттирать кровавые пятна, въевшиеся в покрытие пола, на втором этаже.
Воспоминание сменилось.
Вечер. Уже серели сумерки. Ветер шелестел в листве обильно растущих вокруг деревьев.
Слабыми, яично-желтыми огоньками светили редкие, уличные фонари.
Анна стояла перед серым домом с пристройкой, и с меланхоличным лицом рассматривала окна здания.
Она рассматривала дом, так словно пыталась смириться с тем, что теперь она живёт здесь.
Я видела, с каким усилием она пыталась свыкнуться, что её жизнь теперь резко измениться.
Она была облачена в легкое василькового цвета летнее платье, из-под которого вперед выступал заметно увеличившийся живот.
Но он был еще не очень большим. Как и срок её беременности.
Шмелина вдруг тепло, нежно улыбнулась, опустив взгляд вниз, с неподдельной любовной лаской погладила его.
– Теперь мы будем жить здесь, моя зайка.-проговорила Аня с искренним, трепетным обожанием.
Она вздохнула. Ещё раз взглянула на дом, и убирая рук от живота, добавила:
– Это наш дом, милая. Только ты и я, мой зайчик. Обещаю, тебе здесь понравиться... У тебя будет просто великолепная детская комнатка... А по вечерам мы с тобой будем читать книжки или смотреть мультики. Потом, может быть заведем собаку или кошку. Кого ты захочешь, моя крошка.