Обноженный
Шрифт:
— Что?!
Два вопля сливаются в один. Мать с сыном ошарашенно смотрят друг на друга. Потом её лицо снова наполняется злобой. С удовольствием по-присутствовал бы. Семейные сцены бывают не только омерзительны, но и познавательны. Но — время. Мои люди во дворе без конца толкать туфту местным не могут.
— После поговорите. Ещё есть много чего. Например, чтец, твои игры с Вержавским посадником. Ныне покойным. Что его дочка на отцовом дворе слышала… И что перескажет… Не кувыркателю очередному, а дознавателю княжескому… Про тебя да
— Чего ты хочешь?
У чтеца трясутся руки с грамоткой. Я — достал. Или правильнее — извлёк?
— Грамотку долговую. На три дня, на пять сотен.
— Ик… На месяц.
— Нет. Второе: дело против Акима Рябины в епископском суде — прекратить.
— Ты это как… как себе представляешь?! Там же… там люди, записи, сам владыко…!
— Тебе виднее. Например, племяннички придут и покаются. В своей клевете облыжной. Сегодня.
— Невозможно!
— Думай. Край — завтра. Третье. Катерину, без всякого ущерба, немедленно в монастырь. Постриг.
— Я эту гадюку злокозненную…!
— Мама, помолчите. Она — дочь вора. С нашего двора ей один путь — в княжий застенок. И чего она там…
Да. Это одна причина для монастыря. Постриг исключает человека из мира, отсекает прежние его вины. Вторая… когда вчера Катерина плакала и умоляла не отдавать её бабушке, рыдала, что бабуля её плетьми забьёт, голодом в погребах заморит… думал — преувеличивает. Но жить Катерине в роду — и вправду не дадут.
Её просто существование — опасность для рода. Какая-нибудь «доброжелательница» обязательно спросит:
— А чегой-то у вас унучечка, така красавица, а не замужем? Больная? Кровь порченная?
Главное назначение всякой аристократки — работать печатным станком. «Печатать» здоровых, законных, «мужеска полу»… пополнение роду мужа. «Худая слава», подозрение распространится на всех женщин в роду. Цена их упадёт. Чтобы обеспечивать прежний уровень заключаемых брачных союзов придётся увеличивать размер приданного. Выжимать вотчину досуха. И всё равно проигрывать в чём-то другом: в богатстве одежды, числе воинов, резвости коней, количестве крестьянских бунтов… Род начнут вытеснять, отодвигать от княжеской кормушки, от казны, от власти… от славы, почёта…
Базовый принцип родовой системы: «По отцу- и сыну честь». Девчушка, которая попала под изнасилование, рабство, воровство отца… «Они там все такие». Выход простой:
— Была бедняжка. Бог прибрал.
Дело — закрыто, спросить — не у кого.
Чтец трястись перестал, рывком поднял голову, глянул остро. На своего человека у дверей, на моего Сухана… Такой поворот тоже предусматривался. Не надо ложных иллюзий. Развееваем.
— Это — «живой мертвец». Может слышал? Я его в эту зиму всякому бою выучил. А с рогатиной — он и вовсе чудеса делает.
Воин у дверей, только что перехватывавший поудобнее рукоять меча, выжидающе смотрит на господина. В принципе — два успешных удара и проблема в моём лице решается. Если «успешных»…
— Ладно. Вечером привезу грамотку. Покажешь Катьку. А то она, может…
— По рукам. Не тяни. И — совет. Бесплатно. От казначея городского, братана твоего… держись подальше.
— А что так?
— Да ничего. Просто… Княжий окольничий человечка с его двора везёт. В оковах. В Вержавске взятого. Бывайте.
Соскок со стола, от которого все присутствующие вздрагивают, несколько шагов до дверей, ожидая в каждый момент, что оставшийся за спиной чтец мигнёт своему гридню и тот… своей железякой по моей лысой… залитый солнцем двор, полный прислуги… мои люди в воротах… Ивашка объясняет группе баб преимущества гурды. Нафига служанкам сабля? Но они восторженно ахают — круто же!
Линия ворот… Обе воротины на земле — ребята ухитрились снять с петель. Телеги на улице. Все вышли? Тогда… потихоньку… домой. Уф…
Не расслабляться: сразу подготовка. Вечерний визит — рекогносцировка противной стороны.
Вечерняя встреча прошла мирно. Боголепы не было — отлёживалась после приступа тахикаридии. Без неё — вопить некому, а чтец… Он до последнего момента надеялся, что отдавать долговую расписку не придётся. Были у него и какие-то… аргументы. Но его добило зрелище Катерины.
Не! Плясать голой на столе я её не заставлял! Просто велел снять платочек. Лысая женская голова, покрытая синяками всех оттенков радуги… Его передёрнуло от омерзения, и варианты отпали не начавшись.
Гости уехали, народ разошёлся, ночь настала. Надо бы караульщиков проверить. Только Фёдор Михалыч… такой приставучий:
«Сидел я тогда дома, были сумерки, и только что хотел выходить, оделся, причесался, платок надушил, фуражку взял, как вдруг отворяется дверь и — предо мною, у меня на квартире, Катерина Ивановна».
Мда… Душатся здесь верёвкой, причёсываться мне не надо… И на пороге — не «Катерина Ивановна», а роба моя Катька. Уже полностью… «очерчена».
Забавно: Достоевский, воспевая православие, использует термины языческие. «Очертя голову» бросались в бой воины Святослава-Барса. Веря, что такая линия, проведённая в воздухе, защитит их от внешней угрозы. Как часто бывает в жизни и в истории, линия защиты со временем превратилась в границу собственной свободы.
— С чем пришла, Катюша?
Она «страшно побледнела, ну как скатерть, и вдруг, тоже ни слова не говоря, не с порывом, а мягко так, глубоко, тихо, склонилась вся и прямо мне в ноги — лбом до земли, не по-институтски, по-русски!».
— Иване! Господин мой! Сжалься! Смилуйся! Не отдавай меня! Ведь на смерть же лютую! На муки страшные! У меня ж во всём мире — только ты да Гапа! Я же раба твоя вечная! Я же вся в воле твоей! На земли и на небе! Оставь меня при себе! Хоть чем в доме твоём буду! Хоть тряпкой на порог брось! Только не отдавай меня, страшно мне!