Обо всем по порядку. Репортаж о репортаже
Шрифт:
Тренеры и арбитры состоят в постоянной, ставшей однообразной, перепалке. На заявления тренеров о «неквалифицированном» судействе арбитры отвечают, что обвинения «неграмотны». Противостояние грозит стать безысходным, если стороны не перейдут к спору предметному. Не полезнее ли завести порядок, чтобы тренеры выдвигали конкретные претензии, а арбитры в ответ выдвигали свои истолкования? И пусть бы это происходило прилюдно, с помощью прессы и телевидения. Выиграла бы и аудитория, приобретя возможность влезать в тонкости игры и судейства, заодно выверяя свою правоту и свои заблуждения. Методика вырывается из узких цеховых рамок, приобретает широкое звучание. В конце концов, благополучие в судействе — это и благополучие игры, и разрядка напряженности
В репортерской практике мне не раз приходилось критически отзываться об арбитрах. Если же вести речь о так называемой судейское проблеме в целом, то я давно пришел к выводу: есть одна-единственная страшная угроза — предвзятость, иначе говоря подсуживание, или — мошенничество. Все остальное — промахи, зевки, разная трактовка эпизодов—нежелательно, досадно, однако объяснимо и поправимо. А подсуживание — чистой воды насилие над футболом.
У нас все свалили в кучу под названием «плохое судейство». Так удобнее. Удобство мнимое и опасное. Обнаруживая факты неназванного, ненаказуемого подсуживания, аудитория после этого готова и малейшую ошибку добропорядочного судьи считать злоумышленной.Из-за этого ералаша судейство как таковое берется под подозрение, ему придается чрезмерное значение. Едва ли не каждое Поражение на международной арене не обходится без намека на арбитра. Рассчитано на то, что «пожалеют». Однако эти беспредметные намеки срабатывают как мина замедленного действия, которая взрывается неведомо где и когда. С виду спасительная, ставшая прямо-таки официальной, отговорка сеет смуту в умах, болельщики, если не все, то многие, проникаются подозрительностью, и эхо Бремена или Бухареста отзывается громом на стадионах Москвы или Киева.
Трудно сохранять высокое мнение о нашей судейской коллегии. Мне думается, что она развращена преувеличением значения свистка. Еще бы, если верить тому, что говорится и пишется, то ее представителям дано решать судьбу даже не матчей, а чемпионатов, от них зависит, кто войдет в лигу, а кто из нее выскочит, словом, все определяют судьи.
В чемпионате 1987 года ЦСКА потерял очко из-за несомненного недогляда судьи. Было это в самом начале, в марте. Когда же в ноябре выяснилось, что армейцам не хватило очка, чтобы остаться в высшей лиге, все свалили на ту ошибку судьи. Как ловко! Можно забыть, что команда весь сезон играла из рук вон плохо, что после того злополучного матча провела еще двадцать два, а выиграла из них всего-навсего три.
Судей критикуют, проклинают — это на поверхности. А скрытно, невидимо — идут к ним на поклон. И не с пустыми руками. Как судье найти свое место? Иные и не находят. А те, кто находит, должны пройти через испытания и искушения, как святые мученики. Искушают их те же самые лица, которые клеймят.
Обязанностям репортеров ни конца ни края не видно, их поле битвы не очертишь белыми линиями. Да и о сроке службы наперед не условишься. Сколько бы мы ни писали об одном и том же, хоть двадцать, хоть тридцать лет, полагается не уставать от повторений, не отчаиваться, сохранять свежесть чувств, свежесть гнева.
Наши верные слова могут сегодня не принять, поставить нам в вину, предпочтут им другие — «уместные», «тактичные», «дружественные». Но что верно, то всегда верно, рано или поздно спохватятся, вернутся. И не важно, вспомнят ли, когда и кем было произнесено. Ради этого репортеры и идут сегодня на риск.
Как-то раз в «Футболе — Хоккее» мы опубликовали статью румынского тренера Стефана Ковача, в которой он провозглашал свои взгляда на последние футбольные моды. Спустя несколько дней мне позвонил Борис Андреевич Аркадьев:
— Не подумайте, что я с упреком. Однако считаю своим долгом поставить вас в известность, что Ковач, если не ошибаюсь, года четыре назад присутствовал у нас в Москве на семинаре, на котором я имел честь выступать. Многое в его статье я не могу назвать иначе как заимствованием. Не удивлен: мы всегда отличались
Вины за мной не было. Мое смущение, когда я не знал, что и ответить, было вызвано скорее удовольствием, чем неловкостью. Аркадьев преподнес урок скромного достоинства.
То и дело встречаешь выражение «футбольный романтизм». Должен сознаться, я не понимаю, что этим хотят сказать. Быть может, подразумевают игру красивую, в противовес «реализму» — игре упрощенной, основанной на силе и скорости? Или романтиками считают тех, кто плохо считает очки и места? А однажды было так. Пожаловался я собеседнику, из тренеров, что надоело слушать пересуды про договорные матчи, и в ответ услышал: «Неужели вы не видите, что время романтического футбола ушло?»
Странно выделять в футболе романтическое течение, когда он сам по себе не что иное, как романтическое зрелище. Люди тянутся к нему после трудов праведных, от невзгод, нездоровья, хранят его в воображении, по пути на стадион рисуют фантастические картины, а уходя со стадиона, преувеличенно преподносят то, что видели. Мне не однажды удавалось прибегать к футболотерапии, избавляться от нездоровья, от гнетущих мыслей переключением на размышления о предстоящем туре чемпионата, о его последствиях, о том, как могут сложиться матчи. Сначала это делалось ненамеренно, а потом стало приемом. И помогало.
Я бы рискнул выразиться так: у футбола-зрелища всего-навсего одна задача — быть таким, каким его хотят видеть зрители. Тем не менее природа его воздействия на огромнейшие аудитории — загадка. Футбол остается необъясненным и как бы невменяемым, с ним ни у кого не возникает желания связываться. Те, громко говоря, научные силы, которые к нему привлечены, заняты узкими, практическими целями — физиологией, методикой, режимом, медициной, чуть-чуть психологией.
Достаточно ли о футболе отозваться — «игра»? А ведь к выходу на арену он готовился по всем правилам искусства. Годами подбирается труппа—сочетание одиннадцати игроков, и далеко не всегда поиски завершаются успехом, нескончаемы репетиционные занятия, общими усилиями иод началом тренера задумывается образ действий.
Что в этом образе, только 4 — 4 — 2? Пусть две команды повторят друг друга в тактике, будут равны технически, с равным запасом натренированных сил — ни за что они в наших глазах не станут одинаковыми. Мы различим у них колебания настроений, волю свободную или волю подавленную, душевную уязвимость или полное самообладание. Мы увидим в той и другой разных людей с одинаковыми номерами на спинах, и эти разные люди внесут в игру что-то свое: один окажется не больше чем аккуратным службистом, другого осенит, и он затеет непредусмотренное, спутает карты. Хорошие команды и сильные игроки обязательно выражают себя как человеческое сообщество и как личности.
Все, что в футболе задумано и создано за кулисами, испытывается и реализуется в открытом конфликте с противником. И делается это в форме игры. Игра — форма, с помощью которой, в русле которой футболистам надо показать и выразить себя. Аудитория, следя за игрой, оценивает действия людей: как-то они покажут себя в конфликте, в запутанной ситуации.
И что тогда футбол, если игра — форма?
Много лет у меня ушло на изучение игры. Этого требовала работа в спортивных изданиях — «Советском спорте» и «Футболе—Хоккее». Там свои требования, там в чести репортеры и редакторы, умеющие влезть в чисто спортивную суть происходящего. И чем больше знаешь, тем тверже пишешь. Там принято избегать отвлечений, иронически именуемых «лирикой». «Лирик» долго в репортерах не проходит. Репортер до характеров, до судьбы не добирается, в лучшем случае иллюстрирует игру черточками характеров. Он привязан к внешней, технической стороне события, его святая, первейшая обязанность — пересказать, как было дело, выложить свои соображения и оценки.