Обогнувшие Ливию

Маципуло Эдуард

Крутая лестница вела наверх, все самое ценное хранилось там: деньги, драгоценная утварь, личное оружие хозяина. И еще наверху были женские покои, где, как правило, проводили время женщины и дети. Ценности помещали в сундуки, которые выполняли роль сейфов. В подсобных помещениях размещались кухня, ванны, туалеты. В подвале — продовольственный склад. Зерно и жидкости хранились в сосудах высотой в человеческий рост. Сосуды закапывались в землю до горловины. В те времена еще не придумали буфеты, полки, шкафы…

Дворец был окружен высокой крепостной стеной, совершенно нелепых, с точки зрения геометрии, очертаний в плане. Внутри стен кроме дворцового комплекса,

роскошного сада и скромного храма богу-покровителю неизвестный строитель поместил несколько дворов, казарму телохранителей господина и целый квартал хижин для рабов, челяди и мастеровых.

И вот за стенами такого дворца укрылась горстка восставших рабов. В большинстве своем рабы в те времена не были людьми, умирающими от невзгод и непосильного труда, не были той категорией людей, лишенных всех материальных и иных благ, которым оставалось бы одно: свобода или смерть. Раб имел кусок хлеба, крышу над головой и семью. Его принуждали заводить семью, ибо дети его — прямой барыш хозяину. Рачительный хозяин содержал скот свой в чистоте и сытости, так же он относился и к рабу. Часто свободный крестьянин желал быть рабом, чтобы быть сытым и не зависеть от урожаев своего участка земли, от случайностей, связанных с непогодой, засухой, нашествиями вооруженных соседей… Но в рабство принимали сильных и умелых, и не каждый крестьянин удосуживался ярма. В те времена рабство не исчерпало всех своих возможностей, поэтому бунт рабов в Тире был бунтом одиночек, которые поднялись в своем сознании выше своей эпохи. Их уже не устраивало, что раб — не человек, что хозяйский кусок хлеба — слишком ничтожная плата за личность. Их не устраивало, что в рабстве дурак становится мулом, а умный — бездельником. Не устраивало получать в награду за покорность атрибуты скотского счастья. Во все времена человек, лишенный свободы, глубоко чувствует ее прелесть. Только одни готовы заплатить самой дорогой ценой за мгновение свободы, другие спешат найти смысл в том, что дано судьбой…

Вокруг крохотного островка рабской вольницы бушевал враждебный, предательский Тир. На материковую часть города отовсюду стекались толпы вооруженных купцов, мореходов, ремесленников и даже рабов и того разношерстного люда, который испокон веков проживает и кормится на базарных площадях городов Азии. Люд, поддержавшие повстанцев вначале, теперь были против них, и самые крепкие головы бунтовщиков не могли понять, почему же так вышло.

Астарт прекрасно понимал, что бунт — это смехотворная возня мухи со слоном, что Тир, владыка морей, одним плевком раздавит жалкую горстку смельчаков. Но он испытывал гордость и необыкновенный подъем оттого, что эти обреченные люди вверили ему свои судьбы. И теперь нет сил, которые сломили бы его, заставили бы сложить оружие или предать…

— В этом дворце мы продержимся хоть сто лет, — с уверенностью заявил Хромой. — Вина и еды достаточно, вода есть.

— Без чужой помощи не продержимся, хоть швыряй мы в тирян свиными окороками и лей им на головы вино, — сказал Астарт, — нужно поднять рабов в других городах.

— Я отправил самых ловких парней во все крупные города Финикии и филистимского побережья.

— Продержимся, — неторопливо, с непоколебимой уверенностью произнес новый Верховный жрец Мем, и его глаза недобрым пламенем ожгли Астарта. — Устроим молебен, принесем жертвы… Отец наш Мелькарт не оставит нас. Он дарует нам победу…

— Проклятье, — сказал Астарт, остывая. — Почему боги любят пустые казаны? Дальше звук разносится?

Мем поплевал в разные стороны, очищая себя от скверны, и произнес с чувством:

— Господи,

Ваал небесный, не слушай этого человека. Его язык — не наш язык, его речи — не наши речи… — Мем бесконечно сожалел, что Астарта выбрали шофетом.

По грязным каменным плитам дворца ползал крошечный младенец с расцарапанными в кровь щеками.

— Чей? — недовольно произнес Астарт, указывая на него.

Мем подхватил малыша на руки, погладил его редковолосую голову жесткой, натруженной ладонью. Лицо Мема сразу обмякло, стало простым и домашним.

— Сей отрок — сын почтенного раба-египтянина по имени Хнумабра, — сказал он.

Астарт вспомнил этого раба, узкогрудого, пожилого и сутулого, который, прожив в Тире большую часть жизни, так и не научился говорить по-финикийски. Хнумабра стал знаменит — это он открыл ворота крепости, впустив ночью бунтовщиков.

— Унесите его куда-нибудь, — проворчал Астарт. — Начнется беготня, раздавит какой-нибудь безголовый и не заметит.

И словно в ответ на его слова на разные голоса закричали сторожевые на стенах.

— Идут! Идут!

Из-за примыкающих к площади строений высыпала беспорядочная пестрая толпа — муравьиная армия на гладкой крышке стола. В приземистую массивную башню возле дворцовых ворот с глухим тряским грохотом что-то ударило, рассыпалось на множество осколков, подняв облачко каменной пыли.

— Что такое? — в испуге закричал Хромой.

— Не знаешь?! — прошипел Мем-Молитва. — Никто из вас не знает?! Это все он, он! — и показал трясущимся пальцем на Астарта. — Небо гнев свой…

Мем не закончил. В воздухе мелькнуло темное тело и с грохотом обрушилось в один из дворцовых двориков, вздыбив каменные плиты покрытия.

— Гвоздь! — крикнул Астарт. — Возьми своих молодцов и проберись к тем строениям! Чтоб ни одна катапульта не уцелела! Они на крышах! Видишь?

— Вижу! И все сделаю, шофет! — Глаза раба сверкали свирепым восторгом.

Тиряне начали приступ по всем правилам военного искусства — с штурмовыми лестницами, стрелками прикрытия и воплями устрашения. В первых рядах карабкались по лестницам откормленные, гладкие, могучие стражники из отрядов Совета старейшин Тира. Все как один в дорогих чешуйчатых панцирях. На головах — ярко начищенные шлемы с роскошными и пугающими султанами из конских хвостов. Кто из повстанцев не дрогнул при виде этих молодцов? Ведь то было войско господ. Содержались стражники в условиях неслыханного комфорта, казармы их были под стать дворцам, амуниция каждого стоила состояние.

Астарт ткнул мечом в чешуйчатую грудь, шнуры, крепившие пластины, лопнули, и звонкий металлический дождь хлынул на камень стены.

— Сдирайте с них шкуры крючьями и баграми! — кричал рабам Астарт. — Прорубайте мечами и топорами! Они смертны!

Обезумевший от страха стражник, с которого продолжали сыпаться пластины панциря, пытался спуститься вниз по лестнице, густо облепленной телами.

Его сбросили свои же. Он с криком падал с огромной высоты, отчаянно болтая в воздухе руками и ногами.

Появился Эред с багром в руках. Смахнув со стены нескольких воинов, уперся багром в верхний конец лестницы. Астарт и другие повстанцы бросились к нему на помощь. Общими усилиями сдвинули лестницу в сторону и она повалилась уже под собственной тяжестью, сшибая другие лестницы. Но на стену успели пробиться отчаянные дурни — искатели приключений, каких всегда много среди финикийских мореходов. С воплями и скрежетом зубовным они рубили повстанцев, которые рубили их с такой же яростью.

Астарт перевернул ногой труп одного из них и зло произнес: