Оборотень
Шрифт:
– Я предлагаю не горячиться и обсудить наши дела спокойно. В этой зоне по воле злого рока собрался такой сходняк, которым не может похвастаться ни один лагерь. – Шельма печально улыбнулся. – Только вот беда – собрались мы не в самое удачное время. Мы должны выбрать толкового смотрящего, который сумел бы судить по правде.
– И кого же ты видишь смотрящим, уж не себя ли? – едко осведомился Цыганок, сощурив глаза.
– Нет, от этой чести я отказываюсь сразу, – резко заявил Шельма. Он сопровождал свою речь богатой жестикуляцией, ладони его постоянно взлетали в воз-Дух, как у дирижера, стоящего у оркестровой ямы, – создавалось впечатление, будто он рубит наседающих врагов. – Слишком
– О ком ты говоришь, Шельма? Ты нам рисуешь ангела во плоти, – встрял в разговор худосочный сутулый зек. – Среди нас таких не встретишь.
Каждый стоит за своих и перегрызет за них глотку. А тех, кто мнил о себе больше, чем следовало, порезали еще в столыпинском вагоне.
– Ты не прав. Есть такой человек. Лучше всего для этого подходит Мулла, – спокойно парировал Шельма. – Сукой буду, если он перешел кому-то дорогу или кого-то несправедливо обидел!
Клятва была серьезной и заставила задуматься каждого из законных.
Мулла пользовался заслуженным авторитетом среди воров. Он был из тех людей, для кого тюрьма стала родным домом. Несмотря на ненависть ко всему казенному, каждый из этих изгоев с беспокойством сознавал, что без хриплого лая собак, без вышек и без заборов, опутанных колючей проволокой, их жизнь сделается неестественно пресной и такой же тоскливой, как пребывание здорового человека в сумасшедшем доме.
О себе Заки Зайдулла рассказывал очень мало. По его словам, он происходил из тех татар, которые пришли когда-то служить московским великим князьям и получили земли на русских просторах. Род Заки отличался будто бы могуществом и знатностью, восходя корнями к самому пророку Мухаммеду. Со временем, однако, род беднел и мельчал, так что отец Муллы, служивший дворником у одного из московских домовладельцев, перед тем как сгинуть невесть где в вихре революции, оставил сыну только потрепанный Коран и кисет, расшитый бисером.
– Муллу мы знаем все, – осторожно начал вор с огромной головой. На его худых и узких плечах такая голова выглядела настолько неестественно, что, казалось, могла отвалиться при первом же неосторожном движении. – Он путевый законный. Лично я не припомню случая, когда бы он подвел бродяг. Мне нравится этот парень, и лучшего смотрящего, чем он, подыскать просто невозможно.
Вспомните, как он усмирил сучар в колонии под Сеймчаном, когда голубые погоны захотели повырезать всех урок.
Те, кто знал об этом случае, одобрительно закивали.
…То, о чем говорил большеголовый вор, произошло пять лет назад, в самый разгар сучьей войны, когда в одночасье вырезали половину колонии. В это самое время колонии продолжали раскалываться на сучьи и воровские, а вирус всеобщего недоверия поразил весь воровской мир. Большая партия воров была этапирована в «красную» зону, где их уже ждало несколько сотен «сук». Это был смертельный приговор, вынесенный лагерным начальством за недавний бунт.
Вооруженная охрана провела воров в отведенный барак через толпу ссученных и неторопливо удалилась, ожидая предстоящей потехи. Законные, оставшись в подавляющем меньшинстве, готовились умирать. Кто верил в Бога – усердно молился в уголке, безбожники ругали на чем стоит свет самих себя, ссученных, дьявола, а заодно и тех, кто молился. Законные знали о том, что «ссученные» всегда предлагали ворам в законе выбор – пополнить их ряды или принять смерть.
Незадолго до этого на общем сходняке законными решено было лучше умереть, чем отказаться от воровской идеи.
Вернулся он через час.
– Все, бродяги, – бодро произнес он прямо в недоверчивые физиономии арестантов. Ничего не скажешь – бодрячок, стоящий у края могилы. – Зря молитесь, поживем еще. Пахан этой зоны мой подельник и старый должник, когда-то я его вытащил из ментовских лап. А долги возвращают даже суки. В общем, так: мы с ним договорились зону разделить на две на воровскую и «красную» – и в дела друг друга не вмешиваться.
Возвращение Заки из лап ссученных воспринималось как чудо и больше напоминало воскрешение библейского Лазаря, – многие уже считали Муллу покойником.
И лишь позже Мулла признался, что держал в рукаве нож и в случае отказа своего бывшего подельника уложил бы его ударом в сердце…
– Я против Муллы, – сказал вор с некрасивым погонялом Глист.
Свое погоняло зек получает в самом начале воровской карьеры и несет кличку, как собственную судьбу, до самой смерти. Она его корона она его горб. И редко какой вор с презрительной кличкой добивался таких высот, как Глист: он был смотрящим на четырех воровских зонах, дважды выигрывал сражение у ссученных, а на станции Котласская устроил «красным» такую резню, что об этой победе мгновенно заговорил весь Север, прозвав ее «Котласским побоищем».
– Я тоже наслышан об этом, он сумел разделить сучью зону, – продолжал Глист. – Но мне всегда было интересно знать, что же такое он сказал сукам, что заставил их вдруг неожиданно отказаться от войны. А может, эти ребята падают в обморок при виде крови? – предположил он с издевкой.
– Я ни в чем не собираюсь оправдываться. Глист. Я поступил так, как мне подсказывала совесть. И кто меня упрекнет в том, что я сумел спасти несколько десятков воров? А сделал я это для того, чтобы мы выиграли главное сражение. А быть ли мне паханом на этой зоне… Вы ведь меня еще не спросили, бродяги, а я еще не согласился. Слишком это хлопотное дело! – Мулла скрестил на груди руки.
Он сознавал собственные силы и то, что при желании он мог бы раздавить любую мятежную кодлу и сделаться паханом, не спрашивая ни у кого разрешения. Но в этом случае он нарушил бы один из воровских принципов – на «законного» вор должен смотреть как на равного. Он был силен не только людьми, стоящими за его плечами, не только беспризорным детством, но и чистотой прошлой жизни. И в этом спокойном ответе чувствовалась сила, которая в несколько минут способна была перевернуть весь лагерь.
– А знаете что, бродяги, я согласен быть смотрящим, не превращать же нашу жизнь в бардак, – медленно сказал Мулла и, прищурив слегка раскосые глаза, добавил:
– Может быть, у кого-то имеются свои соображения на этот счет?
– Будь смотрящим. Мулла! Ты достойный вор! – поддержали Заки Зайдуллу воры.
– Мулла правильный бродяга!
– Пусть Мулла будет!
Глава 17
Вечером Беспалый велел привести к нему Заки Зайдуллу. Молоденький лейтенант, сопровождаемый.четырьмя автоматчиками, ткнул в новоиспеченного – смотрящего пальцем и распорядился:
– Эй ты, узкоглазый, быстро к полковнику! Его раздражала медлительность, с которой Мулла приподнялся с нар. Было видно, что уголовник делает одолжение, и если бы не безделье и скука в бараке, то он мог бы и вовсе не сдвинуться с места. Лейтенант хотел поторопить Зайдуллу, ткнув его стволом в бок, но вспомнил приказ полковника Беспалого быть с татарином как можно сдержаннее. Хрен поймешь этого полковника, к чему такие церемонии?