Оборотень
Шрифт:
Скудную информацию Рыбаков переварил быстрее компьютера.
— Да что ты! — иронически вскинул брови опер. — Значит, у тебя напрямую сведения от Кныха?.. И где он?
— Давай только без понтов, начальник, — выдохнул Источник и выплюнул откушенный кусочек мундштука. — Я в этом деле не замешан, на «малину» не поеду. Возьмешь Кныха — спалим мое дело. Вот на этой могилке и спалим. Мне тебя в блудную вводить резону нету.
— Юлишь, Опанас, — усмехнулся старлей. — Кных где?
— Сказал — выпаси, наводку дал. Чего еще? Тебе Кных нужен?
Рыбаков, не поворачиваясь, выбросил вперед
— Колись, падла! — прошипел опер. Источник перевалился через лавку и захрипел:
— Дави! Дави! Ни хрена не скажу, слышь?!. С Кныхом у меня свой счет, он меня в Калуге чекистам сдал. А о других мы не договаривались… Пусти!.. Давай «браслеты», пошли!.. Не будет базара.
Рыбаков выпустил бандита и встал.
— Будет, Опанас. За нос меня поводить решил? Ты мне полгода горбатого лепишь, но на этот раз будет промеж нами базар. Если я завтра Кныха из берлоги не вытяну…
— Да не стращай, не стращай! — откашлялся Источник. — Мне-то что? Так и так порешат меня — не вы, так урки… Я по-людски хотел…
— Ты да по-людски? — усмехнулся опер. — Заткнись, Опанас. Говори: когда?
— В ночь на субботу.
— Кто и сколько их?
Источник презрительно посмотрел на «волка позорного» и отвернулся.
— Твои дела, — процедил он сквозь зубы и посмотрел на ворон.
— Сказал — забирай меня, веди, не хочу больше под «вышкой» ходить!
Порыв ветра раскачал верхушки деревьев. Повисла тягостная пауза.
— Ты свой выбор сделал, Опанас, — примирительно сказал Рыбаков. — Возьму Кныха — запалим костер из твоего личного дела. Только не на могилке, как ты сказал. Человек лежит небось, не собака. А потом гуляй, что хошь делай — кайся или снова на дорогу выходи. Мне ты не нужен.
И опер медленно двинулся по тропинке между могилами. Этот Источник — впрочем, как и все подобные ему — доверия Рыбакову не внушал. Блефовал Опанас, не станет Кных мелочиться, с отщепенцами счеты сводить. И за добычей в какой-то супермаркет лапу не потянет. А тогда что, ловушка?.. Значит, на Алтуфьевское шоссе пойдет подстава — засаду уведет, а то, что они в супермаркете возьмут, уплывет «с пересадкой» в другом, уже кем-то выверенном направлении, так?..
Рыбаков дошел до машины, смахнул с капота мокрую листву. «Засаду ставь! — думал он, вздымая фонтанчики грязных брызг. — Ишь, хитрован! Я опер. Мне придется рассказать, откуда информацию почерпнул. Не бабка же нашептала… А может, и впрямь решил Опанас Кныха сдать? Почему бы и нет. Всему розыску известно, что их пути-дорожки пересеклись. Кныха, значит, собираются на сходняке короновать, а у Опанаса вроде бы информация имеется, будто главарь взятое в инкассаторской машине на Волхонке кому-то из своих покровителей вручил. Знать бы, кому и сколько!..»
Опер покосился в зеркальце заднего вида, но слежки не заметил. Нужно было еще смотаться в управление, а оттуда — в Раменки в морг, забрать заключение на Конокрадова.
7
Акинфиев снял свой старый китель с потертыми рукавами. Этот молодой нахал Рыбаков как-то высказался: мол, не следователь, а бухгалтер в нарукавниках. Что ж, нарукавники — это, пожалуй, идея, хотя и
— Вы ко мне? — удивленно спросил Акинфиев у заплаканной вдовы самоубийцы.
— К вам. Или к прокурору, — сердито буркнул вместо нее дядя Виктора и демонстративно не подал следователю руки.
— Прошу, — пригласил Акинфиев нежданных посетителей к себе.
С минуту все молчали, словно заслушались воркованием голубей за окном.
— Есть какие-нибудь новости? — спросил хозяин кабинета. Кирилл Николаевич прокашлялся, засучил руками по карманам.
— Курить у вас можно? — осведомился он.
— Можно, — разрешил следователь. — Заодно и мне сигаретку ссудите, коли не жалко.
Закурили. Акинфиев на всякий случай включил спрятанный под столом магнитофон.
— Слушаю вас, — сказал он.
— Ну, рассказывай, рассказывай, чего слезы-то лить… Я вот что, Александр Григорьевич. Я Виктору за отца, говорил уже. Так что сызмальства знал его лучше, чем он себя, и еще раз уверяю: не тот он был человек. Вам, конечно, лишнее дело заводить неохота…
— Ну, это вы за меня не решайте, — обиделся Акинфиев. — Из каких таких соображений вы сделали этот вывод, не пойму?
— Да вы не сердитесь. Я, может, погорячился давеча, аргументов-то у меня не густо. Маша мне кое-что рассказала из их отношений тогда… я так и подозревал.
— Маша, — провозгласил Акинфиев тоном строгого учителя. — Мария Григорьевна, повторите мне все здесь, сейчас. И давайте отнесемся друг к другу с уважением. Итак, вам стали известны факты, проливающие свет на причину самоубийства гражданина Авдышева Виктора Степановича? У вас появился повод для возобновления уголовного дела? В чем вы видите состав преступления, и кто, по-вашему, повинен в этой смерти? Может быть, вы хотите доказать, что это была насильственная смерть?.. — вопрошал Акинфиев, а сам думал: — «Господи! Куда меня понесло? Чего я на бедную вдову навалился?»
Родственники смотрели на него едва ли не с ужасом. Впору было приносить извинения, но следователь лишь умолк и сделал несколько жадных, глубоких затяжек.
— Четырнадцатого августа около полуночи у нас дома скандал был, — тихо заговорила Маша. — На почве, так сказать, ревности.
— Что, впервые?
— Да нет… Виктор изменился. За последний месяц сам на себя перестал быть похож. Понимаете, сама не знаю, что с ним стало. В июле он ездил в Ялту. Раньше не пил совсем — работа, да и не любил он этого. А после возвращения оттуда стал в гараже задерживаться, с дружками выпивать… В меру, конечно… Четырнадцатого августа им дали зарплату за июль. Пришел поздно, в девять. Спать завалился. Мне говорил, что готовит машину к рейсу на Севастополь. Собирался шестнадцатого уезжать. Днем я деньги у соседки заняла… у той самой, что мне потом на Первомайскую звонила — Кудиной… К вечеру обещала отдать.