Оборотная сторона Луны
Шрифт:
Мы все занесли в корпус: тела погибших, их камеры и остальную аппаратуру. Я не стала смотреть, как Том обследуюет их и ставит им диагноз «смерть». Я и так видела, что дело безнадежно.
Арнольд Рассел взял у меня камеру из рук, перекрутил пленку на начало и подключил ее к телевизору.
– Насколько я знаю, эта песня Рикардо Гомеса уже записана, – сказал он. – Фанаты ждут клип на нее. Моя жена ее очень любила. Надо выполнить последнее желание Рикардо и сделать этот клип. Думаю, они отсняли достаточно материала.
Сначала
– О боже, они уже тогда знали, что в корпусе что-то происходит, – сказала я.
С волнением я смотрела, что будет дальше. Я видела, как обеспокоена съемочная группа. Как они вернулись к дверям и попытались их открыть. Как они звонят в нее, бьются и даже таранят. А потом опять крупным планом – что происходит за окном. Несколько похожих друг с другом эпизодов. Оператор как будто бы караулил, сидя под стенами корпуса. И включал камеру лишь в моменты, когда там было что-то видно.
Потом он снял крупным планом Рикардо Гомеса. Тот сказал:
– Я уже понял, чем тут кончится дело. Завещание написать не на чем, да и руки бы сейчас не удержали ручку. Так что я запишу все это на камеру.
Далее следовали его распоряжения насчет имущества. Признание в любви жене, детям и особая благодарность людям, которые поддерживали его творчество.
На пленку были записаны завещания всех людей из его группы. Кроме одного. Он сказал, что намерен выжить, а не умирать, и потому в завещании не нуждается.
Затем прошли еще несколько кадров со съемками корпуса. Оператор делал увеличение так близко, как только мог. Хотел заснять все, чтобы кто-то после его смерти мог посмотреть его материал.
Это была последняя запись. Следом пошли обычные серые полосы: пустая пленка. Арнольд не выключал ее. Мы сидели рядом и молчали.
Я думала о том, что жизнь человека невозможно объяснить только желанием сохранить собственную шкуру. Это очень неправильная позиция. И каждый раз она опровергается практикой.
Лео совершенно не прав, когда говорит, что спасал лишь собственную шкуру. Достаточно было вспомнить, как они с Брайеном спорили, отравить каторжников газом или разгерметизировать корпус. Достаточно было вспомнить, как он уводил разговор в сторону, когда Джон Торренто спрашивал меня вопросы, на которые я не смогу ответить. Это не объяснишь личной выгодой Лео. Нет, он думал не только о своей шкуре. И мне было жаль, что он не осознает этого.
Если бы группа Рикардо Гомеса не думала ни о ком, кроме себя, на этой камере были бы совсем другие кадры. Никто не снял бы верхний этаж и перестрелку на нем. Никто не стал бы составлять завещания. Никто бы не признался в любви своим близким.
Я вспомнила, как мы находили эти тела. Они лежали близко к дверям. Рядом. И лишь один оператор почему-то был в стороне от всех. В той точке, откуда хорошо было видно окно верхнего этажа. Для этого ему пришлось сойти с тропинки и лечь на регалит, на котором еще никто никогда не оставлял свой след.
Как сказала бы Тесс, он «вошел в историю». Так и было. Его пленка с кадрами верхнего этажа корпуса должна стать знаменитой.
Глава 73
Как волчья стая когда-то, мы смотрели в окно на приземляющийся космический корабль. Я боялась поверить своим глазам. Корабль казался мне чудом. Я уже свыклась с мыслью, что Земля будет ждать, когда мы тут все погибнем. Когда-то я поставила себя перед фактом: здесь не выжить. И вот было очевидное доказательство обратного.
Я чувствовала, как в горле моем щекотит, а на глаза наворачиваются слезы. Это были слезы благодарности.
А когда мы увидели, что люк корабля открывается и из него выходят люди, мы начали кричать от радости и обниматься. Арнольд Рассел делал это осторожно, так как все его тело еще болело после побоев. А Брайен и Лео забыли о том, что ссорились. Они снова были лучшими друзьями.
Автобусы не работали, и приезжим пришлось добираться до корпуса пешком. Мы махали руками приближающимся сюда людям. И они отвечали нам тем же.
Я не удержалась и сделала небольшую запись на камеру, как мы встречали землян. Пусть это останется для истории. Эти кадры будут ценнее, чем поломанная техника в уничтоженном корпусе.
Мы спустились вниз. Арнольд Рассел открыл дверь приехавшим. В корпус вошло восемь человек в скафандрах. Мне хотелось кинуться и им на шею и благодарить за то, что не оставили нас.
Вперед выступил человек, назвавшийся Хьюго Мэйсоном.
– Мистер Рассел, мы все выражаем вам огромное соболезнование по массовым убийствам, произошедшим в этом корпусе. Мы понимаем, что вам тяжело говорить и даже вспоминать об этом…
Он говорил что-то еще. И я чувствовала, что Расселу действительно трудновато вспоминать все это.
Речь Хьюго Мэйсона была очень неактуальной. Эти массовые убийства произошли пять дней тому назад. В этом корпусе время было словно убыстренно: событий произошло так много, что их с лихвой могло бы хватить на целые годы.
Было бы лучше, если бы Хьюго Мэйсон поздравил нас с тем, что мы выбрались отсюда живыми. Это было бы куда актуальнее. Но приходилось слушать его речь, которая очень сильно смахивала на глупость.
Пока он говорил, остальные люди сняли с себя гермошлемы и достали инструменты, которые взяли с собой.
– Кажется, меня сейчас пошлют в отставку, – сказал Том.
Я проследила за его взглядом и увидела в руках у одного из людей чемоданчик с красным крестом.
Двое других людей вытащили откуда-то автоматы и взяли нас на прицел. Мэйсон улыбнулся, оглядываясь на них.
– Простите, но мы вынуждены соблюсти формальности. Мистер Рассел, отойдите в сторону. Остальные все арестованы. Поднимайте руки вверх.