Обратная сторона вечности
Шрифт:
Гибкий, стройный, прекрасный Тиермес, словно отлитый из драгоценного белого серебра гениальным скульптором, в присутствии Интагейя Сангасойи терял свою обычную холодность и кажущееся безразличие ко всему и становился умным и тонким собеседником, веселым товарищем — и никто не смог бы признать в этом дивном существе с драконьими полупрозрачными крыльями грозного и мрачного хозяина преисподней. Когда они отошли от Барнабы на значительное расстояние, Тиермес посмотрел ей в глаза:
— Теперь я могу сообщить, что я соскучился по тебе и твоей прекрасной стране?
— Тебе не положено.
— Это
— Неужели до такой степени силен этот таинственный некто?
— Больше, чем мы можем себе представить, — вздохнул Тиермес. — Ну, вот и поговорили о приятном…
— Прости, пожалуйста.
Он хотел было что-то добавить, но тут со стороны храма появился бегущий человек, который размахивал руками и кричал:
— Госпожа! Госпожа!!! Там к вам!!!
Кто к ней пожаловал, посланец отчего-то вслух не произносил. Наконец он добежал до своей госпожи и, задыхаясь от быстрого бега, доложил:
— У ручья вас ждут двое… гостей, — перевел взгляд на Тиермеса, задрал голову вверх, чтобы рассмотреть его лицо, и сказал: — Ой!
Владыка Ада Хорэ только рассмеялся. Затем взял под локоть свою спутницу и предложил:
— Пошли к ручью. Если мне не изменяет чутье, то это га-Мавет и его братья.
Бессмертные заметно нервничали в ожидании Каэтаны. А-Лахатал отошел к воде — там он чувствовал себя уютнее — и погрузился в созерцание колышущихся водорослей. Арескои нетерпеливо шагал в тени деревьев. Черный бог казался спокойнее остальных, к тому же он очень сильно ослаб. На правое плечо его был накинут плащ, падавший пышными складками, так что стороннему наблюдателю невозможно было догадаться о том, что выше локтя руки уже нет. Меч был передвинут на правую сторону и явно мешал желтоглазому с непривычки. Он плохо освоился со своим уродством и выглядел немного растерянным. Лицо его после перенесенных страданий осунулось и побледнело, нос заострился, скулы выступили, а под глазами залегли темные тени. Но выражение жестокости и презрения исчезло, а взгляд смягчился и стал гораздо живее.
Когда Интагейя Сангасойя в сопровождении Тиермеса приблизилась к ожидавшим бессмертным, они неловко поклонились ей. Им было непривычно приветствовать недавнюю свою противницу и неудавшуюся жертву как Великую Богиню, хранительницу Сути и Смысла вещей. А га-Мавету было горько представать перед ней искалеченным и побежденным: не умели Новые боги просить о помощи и снисхождении, и страх, что их заставят это делать, был сильнее любого другого страха.
— Приветствую вас, друзья мои, — сказала она, улыбаясь. — Ну, наконец-то и вы навестили меня. Я рада, что вы пришли.
Арескои подошел к ней и пристально посмотрел в глаза:
— Ты знаешь, что раньше…
— Тебе неприятно вспоминать об этом, вот и не вспоминай. Я знаю, что теперь все переменилось и ничего из того, что было прежде, не встанет между нами.
Она помедлила немного.
— Тиермес сказал мне, что случилось. Если я хоть чем-нибудь смогу помочь, то буду
Черный бог изумленно посмотрел на нее. Он-то никак не мог забыть поединок с Кахатанной, во время которого погиб Джангарай. И был уверен, что она никогда смерти ингевона ему не простит. Однако сожаление Интагейя Сангасойи было совершенно неподдельным — в этих тонкостях га-Мавет начал разбираться. Она смотрела на него с жалостью и скорбью, и Бог Смерти вдруг заметил, что глаза у нее обведены темными кругами, как от бессонницы или перенесенных страданий, а веки слегка воспалены. Щеки юной богини сильно запали, и вообще она выглядела очень уставшей и измученной.
— Тебе плохо? — участливо спросил желтоглазый.
— Не слишком хорошо, — ответила она. — Скорбные времена грядут.
— Я уже это понял…
Бог Смерти заглянул в глаза Кахатанне:
— Ответь мне, неужели в твоем сердце нет ненависти? Столько зла, сколько причинили тебе мы…
— Разве ты уже не понял, что ненависть иссушает душу? Ты сам столкнулся с ненавистью в чистом виде. Она высосет тебя, а потом заполнит образовавшуюся пустоту чернотой и злобой. И тебя уже нет. Поэтому, хотя боль моя велика, я предпочитаю ее — это чувство живого. А ненависть — удел мертвеца.
— Ты говоришь странно, — прошептал Арескои, который с напряженным вниманием слушал Интагейя Сангасойю. — Но я понимаю тебя.
— Я рада.
— А что ты скажешь по поводу происшедшего с нами?
— Скажу вот что: помимо всего плохого есть в этом и хорошее — вы столкнулись с Врагом лицом к лицу и убедились, что Он все-таки существует… жаль, что это так дорого обошлось.
— Что ты намерена делать?
— Мне необходимо уйти во внешний мир, но я не могу собраться в дорогу, потому что у меня нет никаких ориентиров. Видите ли, когда я утратила память, то позабыла и все, что мне было известно о местонахождении нашего противника, все, что как-то относилось к нему. Думаю, то, что я была выброшена с Арнемвенда, и случилось оттого, что я слишком много о нем знала или могла узнать в самом скором времени. Может, Олорун… Не помню… Если бы мы вместе попытались решить эту задачу…
Тут она обратила внимание, что взгляды трех богов прикованы к чему-то за ее спиной. Обернулась. Там стоял Барнаба в немыслимом наряде из ярких заплат, в кисточках и помпонах. На одной половине лица у него буйно курчавилась рыжая борода, а правая — гладко выбритая — была покрыта голубыми цветочками.
— Как лучше? — спросил он.
— А что обозначают голубые цветочки?
— Это веснушки, — оскорбился Барнаба, — не ясно?
— Представь себе — нет. Лучше поговори с нашими гостями.
— Приветствую вас, мальчики, — буркнул Барнаба. — Чем тебе веснушки не нравятся?
Арескои даже не рассвирепел, настолько нелепым показался ему чудак, назвавший его, грозного и беспощадного Победителя Гандарвы, мальчиком.
— Кто это? — спросил он у Тиермеса.
— Время, — беспечно откликнулся Жнец.
Га-Мавет взялся за голову.
А-Лахатал, как самый рассудительный из всех братьев, нашел в себе силы обратиться к Каэтане как ни в чем не бывало:
— Ты скажешь, чем помочь тебе?