Обратной дороги нет (cборник)

 http://kompas.co.ua — україномовна пригодницька література

оворят, желание, загаданное под Новый год, обязательно сбывается. Даже без особых задумок новый год несет перемены в жизни.

Канун 1942 года я провел в окопах на Калининском фронте. Взвод, которым я командовал, находился в боевом охранении. Траншея наша пересекала плоскую высотку, со всех сторон окаймленную ровными полями.

К нам добирались только ночью. Приносили термосы с горячим борщом и кашей.

Сегодня вот уже и двенадцать ночи прошло и новый год настал, а наших кормильцев все не было.

— Чтой-то долго не волокут нам харчишки, — сказал пулеметчик Ефимов, дежуривший у станкача.

— Загуляли, наверное, — усмехнулся его помощник, маленький, но более старший по годам Махоткин.

— Не может такое быть, — спокойно возразил Ефимов. — Ты бы находился там, разве мог забыть про боевое охранение?

— Нет.

— То-то.

— Да я так просто сказал.

Глядел я на пулеметчиков, и казались они мне сегодня необычными. Лица, хоть и во мраке, но какие-то просветленные. Может быть, правда — в новогоднюю ночь все выглядит по-особенному. Подошел к пулеметчикам поближе. Пригляделся. Побрились! Обычно лица у них были щетинистые, а тут гладкие, поэтому и светятся. Я не раз в спокойные часы говорил своим красноармейцам:

— Побрейтесь, внешность отражает моральный дух бойца.

— Какой у нас дух, товарищ лейтенант, может фашист засвидетельствовать. С бородой в зиму теплее. Когда стоишь в окопе, лицо в аккурат вровень с землей, поземка метет, как против нее стоять с вылизанными щеками? Щетина — она вроде шинельного сукна — оберегает.

Я понимал: шутит Ефимов, но и доля правды в его словах была.

Наконец приползли наши «снабженцы».

— В Москву, что ли, за едой ездили? — спросил нетерпеливый Махоткин.

— Угадал, прямо из ресторана «Балчуг» бифштекс тебе несем, — хмуро огрызнулся во мраке один из бойцов и добавил: — Зацепило у нас одного, пришлось возвращаться… Крепко зацепило, не выживет, наверное.

Гитлеровцы, видно, услышали разговор, чесанули по нашей высотке из пулеметов. Пристрелянные засветло пулеметы били точно по траншее. Снег, взбитый пулями, белой пылью обдавал пригнувшихся красноармейцев.

— Вот и новогоднее конфетти, — сказал все тот же боец, из пришедших.

— Слушай, а ты, и правда, не в ресторане ли работал, бифштекс знаешь, конфетти, — сказал Ефимов.

Однако боец не принял это явное предложение поговорить. Наверное, тот, кого ранили, был его другом. Не до разговоров теперь.

В термосах был завтрак, обед и ужин, потому что добирались к нам раз в сутки.

Отметили и мы Новый год, сидя кто на чем в полутемном блиндаже, где даже коптилки не было, жгли, как лучину, обрывки смолистого телефонного кабеля.

Красноармейцы разговорились, а я вышел в траншею: как бы гитлеровцы не преподнесли сюрприз на Новый год.

Было темно и тихо. Лишь справа и слева по линии фронта тарахтели иногда пулеметы да взлетали в небо ракеты.

Когда уходили продовольственники, Ефимов сказал:

— Если твой друг дотянул до Нового года — жить будет.

— Хорошо бы, — боец вздохнул.

Я распределил смены. Проверил связь и решил поспать, покуда все спокойно. Однако заснуть не мог. Лезут в голову воспоминания. Хоть и немного их было в двадцать лет. но все же своя жизнь: школа, Ира Григорьева, Шурик Нестеренко, тренер по боксу Аракельян, бои на ринге… Как это красиво: ярко освещенный ринг окаймлен белыми канатами. За канатами полутьма, там шумят и дышат зрители. Я их только слышу. В белом квадрате и вообще во всем мире сейчас для меня существует лишь один человек — он напротив, — мышцы переливаются на его теле, я уже испытал силу этих тугих мышц. Крепкий, техничный парень. Здоров, как конь. И все равно его надо победить. Одолею! Я ведь не раз чувствовал, как мои удары, достигая цели, делали этого крепыша на несколько мгновений мягким…

Ах, если бы все это повторилось! Я бы, наверное, расцеловал своего противника. Правда, мы никогда не питали ненависти друг к другу, нередко уходили с ринга в обнимку. На кого обижаться? Проиграл? Значит, плохо подготовился, жидковат, и виновен в этом только ты. Тренируйся. Хороший спорт — бокс. — Играл я и в футбол. Там, бывает, подножку тебе смастерят в самый острый момент или просто грубо «подкуют», так бы и дал сдачи обидчику. Но нельзя. А вот в боксе, пожалуйста, — дай, если сможешь. Но не так-то это просто!

От таких воспоминаний даже приятный спортивный озноб пошел у меня по телу. Его ощущаешь до начала боя. Пока судья представляет бойцов зрителям. «В красном углу боксер первого разряда Ковров. (Это я.) В синем…» Ну кто же мне особенно запомнился в противоположном углу? Много их было, отличные ребята. Где они сейчас?

Я вышел в траншею. Закурил. Было три часа ночи. Мрак. В пределах видимости — серый снег. Дует холодный ветер. Тишина. Даже фашисты не стреляют. Наши всегда ведут себя спокойно, солидно. Зря не суетятся, патроны не жгут. Это гитлеровцы тарахтят пулеметами и трещат автоматами всю ночь. Боятся они нас, вот огнем себя и подбадривают.

Сегодня молчат. Тоже, наверное, отметили Новый год. О чем они думают? Наверное, злобствуют, что в Москве не удалось праздновать. Они ведь так и планировали — 7 ноября парад фашистских войск на Красной площади. Вот гады! Парад был, но только Красной Армии. Здорово, умно наше правительство им дулю под нос сунуло! Гитлер, наверное, в нокдауне был от нашего парада.

Вдруг мне показалось, что сугроб неподалеку от нашего окопа покачнулся. Такое впечатление бывает, когда ракета сгорит в вышине и начинает, затухая, падать — тени перемещаются, кусты, сугробы, ямки в нейтральной зоне будто шевелятся.