Обратный отсчёт
Шрифт:
— Минут сорок назад курьер передал Наталье Марковне пакет…
— …Ты у нас ещё в самом соку… Ещё лет двадцать будешь орлом… — продолжала бормотать Люба. — Страсть проходит — это сейчас ты по уши влюблён…
— Погоди, Люба! — Лев Карлович досадливо поморщился, прижал телефон плечом и принялся вскрывать конверт. — И что?
— Она у себя в офисе была, на Кутузовском… Просмотрела — там какие-то документы были… Потом вызвала водителя и помчалась куда-то…
— «Куда-то»?!
— Ну… У неё же водила —
— Угу… — Лев Карлович открыл наконец конверт и вытащил стопку фотографий.
— Лев Карлович, вы сейчас в Филях?
— Угу…
— Я еду к вам.
— Зачем?
— Я подозреваю, что они сейчас тоже едут к вам.
— Что?!!
— Постараюсь перехватить её и отвлечь. Но вы там сами посмотрите — не знаю, успею ли…
Фотографии были следующего содержания: молодая Люба с грудным ребёнком на руках, Люба постарше, держит за руку голенастую девчонку в школьной форме, ещё несколько фото в том же духе…
— … А скоро ведь привыкнешь… Ко мне привык и к ней тоже привыкнешь… найдёшь себе другую забаву… Поэтому прошу: удочери её официально…
…На последней в стопке фотографии была Анюта. Теперь, когда все снимки лежали рядом, отчётливо прослеживалось фамильное сходство между голенастой девчонкой, Анютой и… Любой.
Лев Карлович вздрогнул и замер. Непослушной рукой развернул веером бумаги, в копии свидетельства о рождении прочёл: «Кравченко Анна Львовна, родилась 12 января 1989 года в станице Немчиновская Краснодарского края…»
«Кравченко Анна Львовна» — это страшное сочетание фигурировало и в экспертизе ДНК, и в установлении факта отцовства, и в школьной выписке…
…и на обороте фотографии Анюты.
— Люба…
— Да, родной мой?
— Это что же… Ты тогда — к бабке вроде, а сама…
— Ну ты же мне сказал: будет ребёнок — знать тебя не желаю! Ну и как мне было…
— Так это что же получается… — голос Льва Карловича был хриплым и слабым, как у смертельно раненого. — Получается… Анюта — моя дочь?!!
— Ой, родненький… Ну… Ну а как ты хотел? Как я могла по-другому заставить тебя официально удочерить её?! Ведь родная кровинушка, а как сирота мыкалась бы! Всё досталось бы твоим оболтусам…
— Лю…ба!!! — Лев Карлович, схватившись за сердце, сложился пополам и медленно сполз с кресла на пол.
— Ну что там, пора, нет? — раздался из-за двери голос Анюты.
— Она здесь?!!
— Ой, родненький, да что ж это с тобой…
— Она всё время была здесь… — лицо Льва Карловича побагровело до черноты, на губах появилась пена. Грудь сдавило стальными тисками, в горле как будто образовался комок — ни вздохнуть, ни выдохнуть. — Лю-ууу..
— Ой, да что ж это… — Люба растерянно топталась рядом: кумир всегда отличался железным здоровьем, на «явке» даже аптечки не было. — Воды, корвалолу?! Может, «Скорую»?!
— Я-аааа…
— Что, родненький?!
— Яду, сука! — едва слышно прошептал Лев Карлович, закатывая глаза. — Убей меня, дура… У… Погоди… Жена… Жена что — сюда едет?! Это ты — курьера?!
— Ну, понимаешь…
— Боже мой… Боже мой… Значит, она всё знает…
— А всё равно ведь узнала бы. Как бы ты официально её удочерил, чтоб она не знала?!
— ЛЮБА!!! Ну как же ты могла…
— Да ты не бойся — она же знает только, что дочь есть. А что между вами было — этого никто не знает. Это будет строго между нами. Что ж я, совсем дура, что ли…
— Ну всё, надоели, — дверь спальни распахнулась, впуская Анюту. — Договорились, нет?
— Да погоди ты! — шикнула на неё Люба. — Не видишь, дурно ему!
— Дурно! — ворчливо протянула Анюта. — Ничего с ним не будет, здоровый как бык! Вон, часами меня понужал, любой молодой давно бы сдох от такой физкультуры!
— Хух… — Лев Карлович справился сам — выплюнул «комок», сел на полу, судорожно хватая ртом воздух. — Убери её… Я прошу!!! Не надо…
— Ну уж нет, папка, ты это брось! — Анюта присела на краешек стола, возвышаясь над Сенковским, смотрела озорно, внимательно, по-взрослому. — Побаловались, и будя. Давай жить как люди. Удочеришь меня официально, долю в наследстве выделишь… А то ведь скандал будет! Прикинь — в газетах: «Великий олигарх понужал свою доню»! Прикинь?!
— Пожалуйста… — прохрипел Лев Карлович. — Я прошу вас…
— Да ты не волнуйся, — Анюта лукаво подмигнула. — Когда твоя «мамка» будет в театры отъезжать, я тебе буду давать помаленьку…
И, скинув тапочек, шаловливо полезла носком правой ноги в ширинку Льва Карловича.
Зря она так…
Хотя — ребёнок ведь ещё, какие тут понятия о «последней капле» и методике ведения переговоров с человеком, пребывающем в пограничном состоянии…
Рванувшись назад, как будто носок Анюты был раскалённым клинком, Сенковский опрокинул кресло и, пытаясь подняться, машинально вцепился в комод. Глаза его, секунду назад наполненные отчаянием и болью, вдруг сделались безумными.
Комод пошатнулся, малахитовый сатир упал и услужливо ткнулся в лоб Льва Карловича.
— Н-нна! — Сенковский, вскакивая, ухватил статуэтку под основание, разворачиваясь, наотмашь рубанул назад, не глядя…
…и угодил точно в висок Анюты.
Девочка, отброшенная сильным ударом, упала на ковёр… Мгновенно затихла — вокруг головы тотчас же образовалась вязкая краповая лужа.
— Ты… Ты… — Люба, прижав ладони ко рту, несколько секунд стояла столбом, потом рухнула на колени и на четвереньках поползла к дочери. — Ой, господи… Да что же это… Что ж ты наделал…