Образ и личность Ломоносова

Константинович Новик Виталий

Академический университет вряд ли можно было назвать высшим учебным заведением в современном смысле. По сохранившимся сведениям, в нем насчитывалось в 1752 году — 20, в 1753 — 18, в 1757 — 18 ив 1758 году — 16 студентов, т. е. их среднее число не превышало двадцати. Лекции студентам не читались годами. Когда в 1757 году президент потребовал прекратить эту практику, канцелярия предписала инспектору университета: “А чтоб студенты к оным профессорам на лекции хождение имели, в том их понуждать”. Причины откровенного равнодушия к своей судьбе просты. Лишь немногие из студентов представляли своё будущее. Ещё меньшее число, единицы, связывали его с наукой. Государство не востребовало этих относительно образованных людей. Чинов по табели о рангах университет не давал, и студенты по окончании могли рассчитывать лишь на должности переводчиков или переписчиков в штате Академии или коллегий.

В 1758 г. президент поручил Ломоносову

подготовить уставы (регламенты) гимназии и университета, а в 1759 г. тот вручил проекты академической комиссии. В проекты он внёс принципиальное положение о допущении в университет и гимназию лиц, записанных в подушный оклад, и, предвидя рост числа учащихся и студентов, увеличил численность их на казённом коште соответственно до 60 и 30 человек. В регламенте он также предусмотрел важнейшее нововведение для студентов, окончивших курс обучения, — присвоение чинов по табели о рангах: магистрам — чина поручика, докторам — чина капитана. Эти первые шаги в правах по службе открывали бы выпускникам путь к должностной карьере. Регламент учитывал и привлечение преподавательского состава. В нём для профессоров предполагались “пристойныя ранги и по генеральной табели на дворянство дипломы”. К сожалению, сначала болезни, а затем и кончина императрицы Елизаветы похоронили как этот проект, так и упования на реорганизацию учебных заведений при Академии. Тем не менее, данным ему административным правом он сумел настоять и выхлопотать полуторное увеличение суммы, отпускаемой на гимназию и университет, а в 1764 г. дом, купленный на доходы Академии, был его усилиями передан этим учебным заведениям.

При всех печальных реалиях академический университет всё-таки исполнил свое предназначение. В течение нескольких десятилетий он оставался для России единственной школой научных кадров, и единицы целеустремлённых студентов нашли своё место в науках. Именно в нём начал свой путь первый десяток русских академиков.

Взаимоотношения императрицы Екатерины II и Ломоносова имеют удивительно скудную документальную основу. Ранние и современные работы приводят буквально единицы засвидетельствованных фактов как личных встреч, так и опосредованных, через документы, контактов.

Переворот 28 июня 1762 г., приведший к власти Екатерину, готовился с апреля месяца. Тауберт деятельно помогает заговорщикам: с 27-го на 28 июня “в занимаемом им академическом доме ночью, с его ведома и приказа, печатался манифест, который был роздан уже на рассвете”. В тот же день, или на следующий, академические “немцы” присягают новой императрице.

Для Ломоносова переворот стал полным потрясением. Он должен был читать 29 июня в Публичном собрании уже напечатанную академическую речь с восхвалением только что отрекшегося императора Петра III: “..ныне же прошу вас быть довольными добрым началом и совершенно уверенными, что при покровительстве Августейшаго Самодержца нашего Петра третьяго, наследника родовых добродетелей, с сонмом всех прочих наук возрастет и Астрономия…”. Ему нужно время на приказ по уничтожению тиража, где опять-таки не обойтись без Тауберта. Современник свидетельствует о полной растерянности академиков в эти дни. Автору неизвестна дата и обстоятельства присяги Ломоносова новой самодержице, но очевидно, что он не был в числе первых.

Академия обязана приветствовать Императрицу торжественной одой, и создать её на русском языке мог только Ломоносов. Он молчит и занимается далеко не первостепенными делами академического университета. Лишь 8 июля, через день после смерти Петра III, канцелярии представляется “Ода торжественная…Великой государыне Императрице Екатерине Алексеевне… на преславное Ея восшествие… на престол”. Ломоносов явно не спешил в гонке славословий.

19 июля 1762 г. императрица вознаградила Тауберта чином статского советника (военный ранг бригадира) с назначением ему жалования в 1500 рублей в год. Едва оправившийся от недавней “тяжкой болезни”, в сознании опалы былого покровителя И. И. Шувалова, Ломоносов воспринимает повышение соперника в чине как личное унижение и считает себя вправе обратиться непосредственно к Екатерине II с челобитной об отставке из Академии. 24 июля челобитная была передана президенту Академии. Она содержала просьбу о награде повышением в чине на два ранга с коллежского советника (военный ранг полковника) до действительного статского советника (военный ранг генерал-майора) и пожизненной пенсией 1800 рублей в год. Одновременно Ломоносов просит протекции на этот предмет у М. И. Воронцова, но тот сразу же благоразумно отвечает, что будет хлопотать не перед императрицей, а только перед президентом. И 26 июля Ломоносов посылает перечень своих успехов в науках всесильному теперь Г. Г. Орлову, испрашивая ходатайства перед императрицей.

Просьба об отставке была подана в крайне неудачный момент. Ещё не устоялись

отношения при дворе, да и коронация Государыни отодвигала любые частные проблемы на задний план. В сентябре двор уехал в Москву. И только в конце апреля 1763 г. императрица обратилась к залежавшейся челобитной. 28 апреля она запрашивает кабинет-секретаря А. Д. Олсуфьева: “Адам Васильевич! Я чаю — Ломоносов беден: зговоритесь с Гетманом, неможно ли ему пенсион дать и скажи мне ответ. В Москве. 28 апереля 1763”. Президент Академии, сам ранее передавший челобитную, естественно, выражает согласие, и через пять дней, 2 мая, Екатерина II подписала чаемый указ об отставке, но с обычным повышением в чине на один ранг до титула статского советника и “вечною от службы отставкою с половинным по смерть его жалованьем”, т. е. около 800 руб. в год. Лишь активное заступничество Г. Г. Орлова убеждает её отменить гибельную для Ломоносова отставку. Через десять дней после подписания указа Екатерина II послала в Сенат собственноручную записку: “Есть-ли указ о Ломоносова отставке еще не послан из Сената в Петербург, то сейчас же его ко мне обратно прислать”. Удивительны прихоти судьбы — нерасторопность безвестного служителя Сената продлила жизнь великому помору.

* * *

Куда более существенны успехи Ломоносова в словесности. Хотя и его поэтическое творчество при жизни было известно не слишком широко.

Оценим численность читающей публики в середине XVIII века. К ней следует отнести сановное и знатное дворянство, служилое, чиновничье и помещичье дворянство, гражданское чиновничество, купечество и мещанство, духовных лиц, ничтожный слой преподавателей и учёных. Имеющиеся данные позволяют оценить относительную численность этой категории.

По статистическим данным, перед реформами Александра II в России было только 6 % грамотных. Такой уровень был достигнут через 70 лет после создания Екатериной II государственной системы народного просвещения. Обратившись к временам Петра I, мы узнаем, что его “господа сенат” имели в своем составе двух неграмотных. Это легендарный светлейший князь А. Д. Меншиков — первый из русских, принятый в Лондонское Королевское научное общество, — и князь М. В. Долгоруков. Применительно к крестьянству напомним о сладостных мечтаниях просветителя из простонародья И. Т. Посошкова иметь на целое село хотя бы одного грамотного. Со временем ситуация улучшилась, и Екатерина II в своих мемуарах так характеризует елизаветинский Двор: “Остерегались говорить об искусстве и науке, потому что все были невеждами: можно было побиться об заклад, что лишь половина общества еле умела читать, и я не очень уверена в том, чтобы треть умела писать”. Такая “мажорная” нота и линейная интерполяция от Александра II к петровским временам позволяет оптимистично считать относительную численность элементарно грамотных как 2 % населения, т. е. примерно 400 тыс. человек при общей численности населения России 20 млн человек. Не более чем каждый двадцатый из них интересовался поэзией, иными словами, с учетом общего развития и собственных пристрастий, читателей стихов, од и псалмов Ломоносова насчитывалось около 10 тысяч человек. Они же включали немногочисленных знакомых с его естественнонаучными трудами. Данные о тиражах изданий его трудов уверенно коррелируют с этой цифрой.

Вот эти-то 10 тысяч верноподданных короны из сановного, знатного и служилого дворянства, сосредоточенные, в основном, в обеих столицах, и были теми, о ком написано: “..Россиянин отдыхал за творениями Ломоносова, котораго лира гремела и пленяла тогда Россиян, еще не строгих судей в поэзии, но уже чувствительных к великим красотам ее” (И. Ф. Богданович, 1743–1803 гг.). Таково свидетельство современника. А благодарный потомок (Чернышевский Н. Г.) через сто лет мог с полным правом утверждать: “Главная заслуга Ломоносова и писателей, следовавших за ним… состояла в том, что они своими произведениями возбуждали охоту к чтению и мало-помалу увеличивали число людей, интересующихся литературою… Трудами этих людей образовалась в России “публика”, то есть некоторая часть русского народа получила привычку находить в чтении наслаждение, без которого уже не могла обходиться”.

Почему же творения и личность Ломоносова стали привлекательны для читающей публики? Он был свой. Он был свой и близкий во всем — в происхождении, в привычках, манерах, традициях и обычаях, понятный в языке, понятный в вере.

Он был образцом личных качеств русского мужика, даже физических, примером личного творческого успеха. Свободный помор недюжинных талантов бросает родной дом и сам ломает предначертанный ему путь, отказываясь от привычной купеческой, духовной или военной стези и выбирая никому не понятную науку. Редкостное, стихийное стремление мужицкого сына стало для России знамением — знамением независимого отклика низов на чаяния Великого Петра о возникновении собственной русской научной поросли.