Образ и личность Ломоносова
Шрифт:
Масштабом своей личности Ломоносов создает небывалый прецедент, доказав, что русским есть место в науке. И все знали, что именно он возглавляет науку в Академии. Чтобы представить непреходящую ценность такого события, нужно уйти в XVIII век и понять, что достойных примеров пребывания русских в науке просто не было, и никто не мог утверждать, что они там вообще могут быть. А вот — случилось. И потому по праву Ломоносова можно назвать основоположником русской науки.
В деяниях его было нечто, что интуитивно, самостоятельно, по доброй воле востребовано просвещённым людом, и это нечто могло быть найдено только у него и ни у кого другого. Он дал старт непрерывному осовремениванию русского языка, чтобы “слог его был великолепен, чист, тверд, громок и приятен”. Талантом и устами Ломоносова наука, в ее разнообразных
Через сто лет было образно сказано: “У кого достало <бы> творческой силы оббить и сделать восприимчивым такой грубый и неподатливый материал, какой представлял из себя Русский <книжный> язык во время Ломоносова…” (И. С. Аксаков). Ломоносов к радости своей открыл, что русский разговорный язык, которым общались, шутили и бранились его окружающие, обладает всем тем богатством, что необходим для свободного выражения самых сложных мыслей. И он имел отвагу начать писать этой разговорной речью. И читатель был поражен красотами и гибкостью того самого языка, которым он повседневно пользовался в быту. Невозможно переоценить важнейшую роль выразительной силы языка Ломоносова. Известно, что “Слова в России — больше, чем слова” (Н. В. Карлов), что “словом можно убить, словом можно спасти, словом можно полки за собой повести” (В. С. Шефнер).
И мощное оружие СЛОВА было использовано для возвеличивания России.
Призыв, обращенный к чувствам русского народа, должен был помочь освободиться от векового сознания собственной отсталости, собственной ущербности перед этими “немцами”. Это в Москве, в слободе Кукуе на Яузе, они жили в некоторой культурной изоляции. Здесь же, в Питере — вот они, перед глазами. Они и умнее, и развитее в быту, в костюмах, в обычаях, привычках, нравах и трудовых навыках, они прилежно несут в страну науку, несут в страну промышленность, несут военное искусство и вооружение. Но они — ПРИШЛЫЕ, ЧУЖИЕ, со своими опрятными домиками и “тощими немецкими душами”. И Ломоносов непрерывно обращается (опустим цитаты) к национальной гордости россиян: и язык наш лучше всех, и история богаче всех, и Сибирь, что мы насквозь прошли (до Аляски досягнули), — самая богатая, и вера самая правильная, и военные победы наши неисчислимы… Нам ли сомневаться, что и в науке, как завещано Великим Петром, россияне возобладают. Этих слов ждали, и они были восприняты названным тончайшим, но влиятельным слоем просвещённого населения.
На кончину Ломоносова откликнулись эпитафиями весьма многие лица, далеко отстоящие друг от друга на общественной лестнице. Среди них были и профессиональные поэты А. П. Сумароков и И. Ф. Богданович, и граф Андрей Шувалов, будущий соавтор “Антидота”, певчий придворной капеллы И. К. Голеневский и скромный учитель английского языка Сухопутного Кадетского Корпуса Л. И. Сичкарев (1741–1809), оплативший издание из своих скудных средств:
Российской Соломон отходит в смертной путь. Внемлите Росские вы музы лире сей, Се полагается во гроб ваш Орфей. Не будет больше петь на Невских он брегах, Прекрасны лавры вам оставил при водах. Внушите Риторы российские сей тон, Се покрывается землей ваш Цицерон. Уж громогласная российская труба В гроб заключается подземной навсегда. Внушите ведущи вы естества закон, Се в тьму скрывается великий ваш Невтон.Не менее выразительна строфа, принадлежащая перу Н. Н. Поповского, написанная при жизни Ломоносова:
Московской здесь Парнас изобразил Витию, Что чистой слог стихов и прозы ввел в Россию. Что в Риме Цицерон и что Вергилий был, То он один в своем понятии вместил. ОткрылТаково было мнение просвещённого общества.
Но и церковь по праву могла считать его своим воспитанником и гордиться им, затмившим Феофана Прокоповича. Он вышел из её недр и, несмотря на некоторую фронду и молодечество (“Гимн бороде”), стоял на защите православия всем своим авторитетом.
В 1757 году выходит “Собрание разных сочинений в стихах и в прозе… Михайла Ломоносова”, открывающееся предисловием “О пользе книг церьковных в российском языке” с беспрекословным утверждением: “..Российский язык в полной силе, красоте и богатстве переменам и упадку неподвержен утвердится, коль долго церковь Российская славословием Божиим на Славенском языке украшаться будет”. Стоит ли обсуждать, на чьей стороне используется это имя в многовековом вопросе о переводе церковных служб на русский язык? Великолепным ломоносовским слогом были написаны “пре-ложения” семи псалмов, ода на темы ряда глав из Иова, и все это размещено на первых страницах прижизненного издания. Сочинения весьма активно были востребованы читающей публикой, как духовной, так и светской. Не сомневаясь в существовании Творца и будучи твёрдым в вере, Ломоносов, полагая наличие атмосферы на Венере, считал нужным высказаться о веровании возможных на ней живых существ. Не будем комментировать, согласимся с неординарностью мысли.
Церковь достойно воздала памяти своего питомца не только частными речениями, но и небывалой для худородного лица процедурой погребения. И неслучайно в дни 200-летнего юбилея Ломоносова (1911 г.) в стенах Московского университета прозвучало:
“И сама Церковь присоединяется к общему торжеству своим молитвенным воспоминанием о приснопамятном юбиляре, как об одном из славных питомцев своей школы, двигателе духовнаго просвещения и незабвенном певце величия Божия. Да будет же благословенною память о нем из рода в род!” (Боголюбский Н. Речь в храме Имп. Моск. Университета).
Итак, Ломоносов по праву стал кумиром весьма тонкого слоя читающей публики. Время государственного внимания придёт позже.
Вернёмся к последнему году жизни Ломоносова. Документы свидетельствуют о тяжёлом кризисе, длительно развивавшемся и достигшем апогея приблизительно за месяц до его кончины. Трагическим был в жизни Ломоносова 1764 г. Ранее счёл за лучшее покинуть Россию И. И. Шувалов. Теряет влияние К. Г. Разумовский, пытающийся отказаться от должности Президента Академии. Ломоносов всеми силами тщится привлечь нового покровителя — всесильного Г. Г. Орлова. Развеялись надежды на вице-президентство в Академии. Академическая среда прекрасно обходится без него. Он одинок, у него нет друзей и союзников, в лучшем случае — это собеседники.
Кризису способствовал выход на первый план в Академии молодых лиц: в естественных науках — С. Я. Румовского (1734–1812 гг.) ив гуманитарных (филология, история) — А. Л. Шлёцера (1735–1809 гг.). Оба талантливы и друзья, оба с младых лет посвятили себя науке, оба достигли профессиональных вершин. Вышколенные профессионалы неминуемо сменяют в науке талантливых и самоотверженных дилетантов. Но если стезя Румовского — это всё-таки сторонняя для Ломоносова астрономия, то немец Шлёцер посягает на изначально русские, выношенные и выпестованные Ломоносовым области знаний. И этот соперник не только получает поддержку на выборах в профессора Академии, но высоко оценен при дворе и одарён правом представлять свои сочинения непосредственно императрице. История уже рассматривалась не только как набор фактов и анекдотов. Были сделаны первые шаги в методологии поиска объективных первопричин событий и анализа их развития.
Печальной оказалась судьба материалов, собранных Ломоносовым для Российской истории. Он отказался передать их Шлёцеру, просившему об этом, и вручил документы Ф. А. Эмину, человеку случайному в исторической науке. Написанный и изданный Эмином труд не оказался достоин памяти Ломоносова.
Весной 1764 г. он составляет “Обзор важнейших открытий, которыми постарался обогатить естественные науки Михайло Ломоносов”. Применительно к классу “гуманиорум” (истории, филологии и т. д.) или стихосложению, ничего подобного “Обзору” в его бумагах не найдено. В его глазах они малозначимы сравнительно с естественными науками.