Образ врага
Шрифт:
Цитрус никогда, ни при каких обстоятельствах, даже в состоянии тяжкого похмелья, не отказывал журналистам. Главное — постоянно везде мелькать: на телеэкране, на страницах газет и журналов. Не важно, что пишут, пусть даже помоями обливают. Лишь бы писали. Стоит исчезнуть из поля зрения драгоценной публики хотя бы на пару месяцев — и сразу забывают, кто такой, как зовут. Знаменитостей много, а публика капризна и забывчива.
Цитрус мысленным взором увидел свою цветную фотографию на добротном журнальном глянце, и похмелье немного отпустило.
— Я свободен сегодня, в первой половине дня. Вы можете
— Замечательно, — ответила корреспондентка, — продиктуйте, пожалуйста, адрес.
Он успел привести себя в человеческий вид, принял душ, побрился, растворил в стакане шипучую антипохмельную таблетку, потом сварил себе крепчайший кофе. Ровно через полтора часа раздался звонок в дверь.
На пороге стояла девушка не старше двадцати трех лет, очень высокая, худенькая, белокурая, с большим чувственным ртом и тонким, чуть вздернутым носиком. В первый момент он даже не понял, почему так тревожно вздрогнуло сердце. Остатки похмельной головной боли как ветром сдуло.
Перед ним стояла его Ирина. Разумеется, не настоящая, не теперешняя сорокапятилетняя графиня де Рожен, не чужая, надменная Ирка, вероломно бросившая его в Нью-Йорке и разбившая всю его жизнь. Нет, это была девочка Ирина из того счастливого и страшно далекого семьдесят первого года, в котором остался огромный, кровоточащий кусок его души.
Гарик Руденко уткнулся носом в светлые теплые волосы и завыл, как пес.
Авангард Цитрус улыбнулся, как неотразимый герой рекламы «Мальборо», пожал руку корреспондентке Веронике Сурковой, помог ей снять шубку, проводил в комнату, усадил в кресло.
— Я забыла вас предупредить, через полчаса подъедет наш фотограф, сказала она.
— Да, конечно, очень хорошо. Хотите кофе, Вероника?
— Спасибо. Чуть позже.
Даже улыбка у нее была Иринина. И в одежде что-то из далекого семьдесят первого. Узкие черные джинсы, расклешенные от колена, черный свитер «лапша» с высоким воротом.
Она вытащила из сумки маленькую коробку очень дорогих швейцарских шоколадных конфет с коньячной начинкой. Его любимых.
— Авангард Иванович, я как раз недавно перечитывала ваше «Альтер эго». Там вы так красочно описали, как голодали в Нью-Йорке и как вам хотелось шоколаду, что я не удержалась. Не смогла прийти к вам с пустыми руками.
— Спасибо. Это мои самые любимые конфеты. Вы мой роман перечитывали? То есть читали уже не в первый раз?
— В третий, — она взмахнула ресницами. Он закурил.
— А другие мои книги вы читали?
Он писал мало. За десять лет вышли в свет всего три романа. Был еще небольшой сборничек статей. Про последний роман «Ангелы из преисподней» говорили, что продается он плохо. Тридцатитысячный тираж пылится на складе.
— Ваш последний роман произвел на меня огромное впечатление. Вы затрагиваете такие глубины человеческой психологии, ставите такие сложные философские и общечеловеческие вопросы… — она красиво закатила глаза. Честно говоря, я проглотила ваших «Ангелов из преисподней» за одну ночь. Обидно, что вы сейчас так редко балуете нас своим потрясающим творчеством.
— Стало быть, я могу вас считать поклонницей своего творчества?
— Не только творчества, — она широко улыбнулась, достала из сумки диктофон, —
— Без любви и веры просто нельзя жить, — он раздул щеки и выпустил струйку дыма в потолок, — если хотите, это инстинкт самосохранения. Я вообще очень верю в инстинкты. Душа вторична. В человеке главное — здоровый, крепкий, породистый зверь. Зверь с полномочиями Бога на земле.
— В последнее время о вас все больше говорят как о политике, о лидере партии «Русская победа». Кем вы сами себя ощущаете — политиком или все-таки писателем?
— Конечно, писателем. Просто, как всякий русский, я не могу спокойно наблюдать тот политический и социальный беспредел, который раздирает нашу страну. Поэтому приходится заниматься политикой, и слишком мало времени остается на творчество. Хотя, по большому счету, политика — это тоже творчество.
— И все-таки давайте поговорим о литературе. Насколько автобиографичны ваши романы? Я не спрашиваю о первом, об «Альтер эго». Но другие два — в них повествование тоже идет от первого лица. Насколько глубоко вы ассоциируете себя с героями?
— Почти полностью. Иначе я не могу писать. Все мои романы автобиографичны. Честный писатель обязан изображать самого себя, и только себя. Без исповедальности нет литературы. Но интересна исповедь только сильной личности. Хлюпики, нытики никому не нужны. Так и в политике. Лидер должен быть обаятельной, яркой, цельной личностью. Он должен нравиться толпе, женщинам, подросткам, старикам и старушкам. Он должен иметь фанатов, оголтелых поклонников и поклонниц.
— Ну, я не спрашиваю, имеете ли вы их. Это факт известный. Как вы относитесь к славе?
— Мне нравится быть знаменитым. Без этого для меня нет жизни. Слава сродни наркотику, только здоровью не вредит.
Авангард Цитрус глубокомысленно, основательно, с удовольствием отвечал на вопросы корреспондентки. Гарик Руденко барахтался в ярко-розовых воспоминаниях, как муха в клюквенном киселе.
— Что вы считаете главным достоинством женщины? — спросила корреспондентка.
— Красоту, нежность, покорность.
— На что вы прежде всего обращаете внимание?
— Как любой нормальный мужчина — на внешность. Мне нравятся высокие, худые, белокурые.
— А конкретней? Вы видите женщину целиком? Вас впечатляет общий облик или вы выделяете сразу что-то наиболее важное для себя? Например, глаза, грудь, ноги, руки…
— Руки, — Гарик Руденко схватил Ирину за руку, — пальцы, ладонь…
Авангард Цитрус оскалился, как мистер Мальборо с рекламного щита, ловко чмокнул пальчики корреспондентки Вероники и выпустил ее прохладную руку из своей раскаленной потной лапы.
Корреспондентка нисколько не смутилась. Она была вполне современной девушкой с прогрессивны ми, свободными от ханжества взглядами. В зеленых глазах влажно поблескивало понимание, спокойное и мудрое сострадание. Она улыбнулась, помахала длиннющими ресницами, быстрым легким движением поправила волосы, чуть вздернула подбородок.