Обреченное начало

От переводчика:

«…Когда пускался на дебют…»

Себастьян Жапризо (настоящее имя Жан-Батист Росси) (1931–2003) остался в литературе, прежде всего, как автор знаменитых детективных романов «Купе смертников», «Ловушка для Золушки», «Дама в автомобиле, в очках и с ружьем», «Убийственное лето», экранизация которых принесла писателю всемирную популярность.

«Обреченное начало» — первый роман Жапризо, написанный им в семнадцать лет и опубликованный в 1950 году. Впоследствии этот роман был удостоен премии «Юнанимитэ» («Единодушие»),

Действие разворачивается на юге Франции — в местах, где родился писатель. Главный герой романа — Дени — на три года младше своего создателя — ему только четырнадцать, и тем не менее эта история рассказывает о большой и обреченной любви.

Если вы читали книги Жапризо, то, наверное, удивитесь простоте и безыскусности стиля его «первенца». Короткие, рубленые фразы. Незамысловатая лексика. Повторы одних и тех же слов, которые автор, при желании, с легкостью мог бы заменить синонимами. Но несмотря на этот минимализм, эмоционально текст волнует и заражает скрытой энергией. Остается только строить догадки, чем вызвано это очевидное стремление Жапризо придерживаться протокольно-лапидарного письма. Может быть, его рука еще просто не нарастила стилевых мускулов, и литературное мастерство придет позже? Или он находился под влиянием модного тогда Хемингуэя, его аскетического стиля и кратких, но емких диалогов? А может быть, он уже в первом романе проявляет свой дар блестящего сценариста? И это предположение выглядит убедительным, если читать роман как развернутый сценарий: в нем почти нет ремарок «спросил», «ответил», «произнес», «воскликнул» — везде сухое «сказал», «сказал», «сказал»… Нет описания любовных сцен: читатель должен сам их вообразить… Нет рассуждений «на тему» и морализаторства по поводу «преступной» любви подростка и монахини. Автор словно прокручивает перед нами фильм, а выводы делаем мы сами.

Разумеется, такой текст представляет непростую задачу для переводчика. Милан Кундера заметил в своем эссе «Нарушенные завещания»: «…по каким критериям оценивают переводчика? По верности стилю автора? Вот как раз судить об этом читатели его страны и не имеют возможности. И напротив, богатство словаря автоматически будет восприниматься читающей публикой как достоинство, свидетельство мастерства и профессионализма переводчика… Словарь Карлоса Фуэнтеса богат до головокружения. А словарь Хемингуэя крайне ограничен. Красота прозы Фуэнтеса связана с богатством, а прозы Хемингуэя — с ограниченностью словаря… Высшей властью для каждого переводчика должен быть индивидуальный стильавтора».

Очень трудно следовать этому завету, если индивидуальный стиль Жапризо в этом романе не дает возможности «развернуться», «показать себя». Трудно преодолеть соблазн не «окрасивливать» текст перевода по сравнению с оригиналом, но в данном случае переводчик сознательно сохраняет стиль автора-дебютанта, предоставив на суд читателей незаурядный по своей простоте, великолепный образец сентиментальной прозы.

Марианна Тайманова

В тот год Дени перешел в четвертый класс.

Во время каникул здание школы покрасили и привели в порядок дворы. Оконные ставни были зелеными и блестели. Стекла чисто вымыты. В приемной стояли новые кресла, а на этаже, где жили воспитатели, на дверях появились таблички с их именами. Но ученики не обращали внимания на все эти новшества. Поставили новые столы и парты, от которых вкусно пахло чистотой. Но ученики и на это не обращали внимания. После каникул их интересовали только новые воспитатели.

В этом году они появились в каждом классе. С непроницаемыми лицами, ссутулившись, они смотрели на детей, только когда те оказывались рядом. Им раздали большие листы со списками учеников — в том порядке, как те сидели по рядам за партами. Красными крестиками были отмечены неуспевающие, те, кого называли твердоголовыми.

Перед первым уроком Дени пошел взглянуть на этот список, лежавший на кафедре. Он поднялся сюда один. Остальные ушли во двор на перемену. Ни на лестнице, ни в вестибюле никого не было. Как он и ожидал, в списке возле его имени стоял красный крестик. Другой красовался возле имени Пьеро. Он пожал плечами и спустился во двор.

Пьеро играл там с приятелями.

— Ты тоже там есть, — подбежав к нему, сообщил Дени.

— Я знаю, — ответил Пьеро, — я туда попадаю каждый год. И ты тоже?

— Ну да, — сказал Дени. — Ничего хорошего.

Они посмотрели на воспитателя. Тот медленно расхаживал по двору, пиная камешки носком ботинка. Он был молодой, низкорослый, толстощекий, с румяным лицом. Прогуливался со скучающим видом, не поднимая глаз.

— Как его зовут? — спросил Пьеро.

— Понятия не имею, — сказал Дени. — Но если мы не знаем его имени, значит, нужно придумать.

— С виду он не вредный.

— Они все с виду не вредные, а вообще-то очень даже вредные.

— Посмотрим, — сказал Пьеро.

И побежал к остальным гонять мяч. Дени остался стоять посреди двора, ожидая сигнала об окончании перемены. Воспитатель по-прежнему расхаживал по двору, поддавая камешки носком ботинка. Из-под сутаны выглядывали его черные, заштопанные носки. Проходя мимо Дени, он поднял голову и улыбнулся. Остановился, посмотрел на небо. Дени тоже посмотрел на небо. Он усвоил этот фокус уже давно. Когда они поднимают голову, нужно тоже поднять голову. Когда они ее опускают, нужно тоже опустить. Нужно делать то же самое, что и они. Тогда им становится не по себе. Они чувствуют себя нормально только с теми, кто непохож на них. Например, Прифен. Как только они поднимают головы, Прифен с отрешенным видом смотрит вниз. «Прифен — недотрога», — подумал Дени. Но около его имени не было крестика.

— Это вы Летеран? — спросил воспитатель любезным голосом.

— Да, — сказал Дени, — это я.

Воспитатель покачал головой и отошел.

— Ну и что с того? — шепотом сказал Дени.

В первые дни всегда так.

Воспитатель прогуливается по двору, иногда останавливается возле кого-то из мальчиков, чтобы узнать его имя. Тогда мальчик вытирает руки о штаны и с улыбкой отвечает. Потом он скажет другим, что вроде бы воспитатель не вредный, поэтому в этом году все будет хорошо.