Обреченность
Шрифт:
— Да, отец.
Он ненавидел, когда я так называла его. Он не любил напоминаний, что я была его плотью и кровью. Он скорее предпочитал быть моим повелителем, чем родственником.
— Не облажайся, девочка, — глумится он, и рукой хватает меня за предплечье и болезненно сдавливает в предупреждении. Я киваю через боль и разворачиваюсь без его помощи, выпрямляя спину и направляясь к двойным дубовым дверям в дальней стороне бального зала.
Гости устремляются через открытые двери — всем не терпится добраться до своих мест — для того, чтобы стать свидетелем гвоздя
В банальном спектакле разврата и обыденности я вижу, как мой отец кивает мужчине в дверях атриума (Прим. Атриум — центральное пространство общественного здания), и сразу же откуда-то изнутри большой комнаты раздается звук, как будто маленький оркестр начинает играть свадебный марш Мендельсона.
Я представляю, как многие невесты чувствуют порханием бабочек в низу живота, услышав музыку, объявляющую об их прибытии.
Я испытываю ужас. Он пронизывает мою кожу, наводняет кровь и просачивается в кости.
Музыка, возможно, и объявляет о начале моей новой жизни, но это чувствуется скорее как погребальный звон. Я уже практически могу ощущать на губах, как моя жизненная сущность неспешно покидает мое тело во время следующем судорожного вздоха.
«Не показывай слабость».
«Не позволяй им победить».
«Будь легким ветром».
«Растворись».
Слова моей матери прокручиваются в моей голове, в то время как я предпринимаю бессмысленные попытки скрыться глубоко в себе, где я могу быть просто наблюдателем, а не участником. Ничего не выходит, тем не менее, слова пролетают по кругу всё быстрее и быстрее в моей голове. Каждый шаг вперед ощущается тяжелее, чем предыдущий; как будто я двигаюсь через патоку, пока мой разум участвует в гонках, предпринимая неудачные попытки восстановить некоторое подобие мира.
Каждый из присутствующих поворачиваются, чтобы видеть мою гибель. Их холодные пристальные взгляды и жадные глаза ощущаются, как миллионы острых как бритва булавочных уколов на моем теле. Мои обнаженные руки начинает покалывать, искушение сбежать подальше от этого чувства заставляет мои пальцы подергиваться, движение, которое не остается незамеченным моим отцом. Его рука, что обернута вокруг моей, с силой стискивает мои пальцы, пока мои суставы не начинают хрустеть, немедленно успокаивая спазмы и увлекая мои мысли подальше от ненасытной толпы, что забила коридор, по которому я прохожу.
Хотя мой пристальный взгляд устремлен прямо вперед, я не сосредотачиваюсь ни на чём, даже на мелких деталях, таких, как, например, показушные цветочные композиции или декоративные ленточки. Ничто не интересует меня. Даже сильный запах больших столовых свечей, которые горят в конце каждого прохода, не представляют для меня никакого интереса. Я всё осознаю, но не больше и не меньше, чем понимание, что необходимо переставлять ноги, чтобы сделать следующий шаг.
Когда мы внезапно останавливаемся в конце прохода, это шок для меня.
Мужчина, стоящий справа от меня. Мужчина, которого хотят поглотить мои глаза, несмотря на здравый смысл, говорящий мне не смотреть на него. Я заставляю свои глаза уткнуться в пол, сосредоточиться на его ногах, обутых в дорогие черные итальянские ботинки, которые насмешливо сияют мне в ответ. Все это время тьма переплетается вокруг его ног ядовитыми нитями, заключая в оболочку саму суть его души.
«Сам Дьявол стоит передо мной».
Его аура простирается по всему небольшому пространству между нами, взывая ко мне, соблазняя меня, чтобы украсть мою душу, несмотря на мою видимую силу. Зов слишком мощный, и я поднимаю свои глаза к его лицу.
Его лицо.
Он — полная противоположность моих ожиданий.
Как выглядит Дьявол?
Темный, греховный, соблазнительный, такой неправильный, верно?
Он не такой.
Человек, стоящий передо мной, носит маску ангела. Если этот человек — Дьявол, то он украл лицо у Господа.
Кристально чистые светло-голубые глаза, отросшая, но идеально подстриженная бородка — светлого, золотисто-коричневого цвета, соответствующая золотистым волосам, которые слегка взъерошены и падают вниз ниже плеч мягкими волнами.
Его черный костюм резко контрастирует с чувственной мягкостью его черт, и если этого недостаточно, чтобы вызвать бушующий хаос ярости перед моими глазами, то густое ядовитое облако, которое охватывает его, сделает это.
Другие видят только поразительно красивого мужчину, созданного по подобию Бога.
Я вижу фасад и его гнилую суть, и все же я потрясена.
Моё тело жаждет подойти к нему; мои руки зудят от необходимости прикоснуться к его коже, мои губы покалывает только от одного желания прикоснуться к его губам.
Я — Белоснежка, а он — отравленное яблоко, и, несмотря на это знание, прямо здесь, прямо сейчас я умру только за один его кусочек.
— Фей.
Мое имя на его губах звучит так неправильно.
Так и должно быть.
Это — Тьма и Свет.
Мягкая, пухлая нижняя губа приоткрывается, пока его глаза буквально пожирают меня — это открытое обещание развратных действий, которые ждут меня.
Все же моё тело подчиняется его силе.
Его тени взывают к моей невинности подобно песне сирены.
— Подойди.
Он протягивает руку, раскрывает ладонь, но это не просьба, это — требование, и как хорошая девочка, я повинуюсь.
Прямо в руки ангела.
Ангела смерти.
3
— Подойди.
Она подчиняется.
Хорошо обучена, кроткая, покорная, но при этом смелая.
Её глаза прикованы к моим — это тревожное чувство; как будто она не просто смотрит на меня — она смотрит внутрь меня.
«Она видит зверя под симпатичной внешней оболочкой?»