Обреченные на гибель (Преображение России - 1)
Шрифт:
Минут через десять они уже садились в экипаж, называвшийся здесь фаэтоном, так как он имел поднятый кожаный верх.
Этот верх защищал ее, довольно легко одетую, от холодного плотного ветра, того самого "боры", который начался так внезапно и грозил ей каким-то большим несчастьем. Теперь оно уж не было для нее смутным: это несчастье - смерть Федора - нельзя было ей предотвратить, но в сущности и в борьбу с ним вступить тоже было бы невозможно.
На что же можно было надеяться ей? Только на какой-нибудь исключительно счастливый случай, который
Наталья Львовна начала было расспрашивать Степана Макогона, но односложные ответы его скоро показали ей, что расспросы эти лишние, что лучше молчать.
Степан сел было напротив, на переднее сиденье фаэтона, но Наталья Львовна упросила его сесть с собою рядом, так как на переднем сиденье его слишком продувает ветром. Однако была у нее и другая причина для этого: ей очень тяжело было смотреть прямо в его суровое, мрачное от самых худших предположений лицо.
На море же, где шел ялик, совсем не могла смотреть Наталья Львовна, потому что шоссейная дорога на Куру-Узень, очень выбитая и местами грязная от незадолго до того бывших дождей, шла по долине, и моря из-за довольно высокой гряды холмов с нее даже не было и видно.
В Куру-Узени на известковой печи и в каменоломне Макухина работало человек десять, а Рожнов, молодой еще малый, но разбитной, грамотный, был там у них за старшего.
Что собирается приехать хозяин с покупателем, там не знали. Но если печь была не близко от берега, то каменоломня зато на берегу, и отсюда заметили ялик.
Рожнов же, который так недавно нанимал этот ялик, узнал его и поднял крик:
– Братцы! Да ведь это же никак тот самый ялик, каким я сюда намедни доставился!
Кое-кто из рабочих пригляделись, и один, поглазастее, сказал уверенно:
– Тот самый!
А другой подтвердил:
– Не иначе, как тот!
– Значит, Афанасий-рыбак там на нем!
– И Рожнов хлопнул себя от жалости руками по бедрам.
– Была бы труба подзорная, сразу бы видно было, есть там кто, или уж волной снесло.
Глазастый, которого звали Данилой, долго вглядывался, напрягаясь и даже вытянув шею, наконец сказал:
– Есть!.. И похоже - не один, а будто двое.
– Двое? А гребут они, не замечаешь?
– встревожился Рожнов.
– Незаметно... Похоже - несет их.
– Неужто пропасть должны люди? А? Братцы!
– почти простонал Рожнов. Поэтому, значит, весла, что ли, у них выбило, а? Не иначе там Афанасий! Кто другой, не знаю, а повез Афанасий, как и меня, - его ялик! Выручать надо! Что ж мы стоим?
– А как же мы можем?
– начал думать вслух Данила.
– Баркас если спустить за ними, то и наш баркас таким же манером унесть должно.
– Баркас? Унесть?.. Нешто мы его к берегу не направим всемером? Должны вполне направить, - Афанасию канат кинем, на буксир возьмем... Ну, братцы, что же? Жена, трое ребят у Афанасия, - я их всех знаю, - сироты останутся! Бери весла, братцы! Скорей!
И Рожнов, не оглядываясь на других, побежал вниз, к баркасу, вытянутому
Глазастый Данила посмотрел еще раз на ялик и сказал:
– А может, они там закоченели оба...
– Но все-таки побежал тоже к баркасу, а за ним остальные.
Все были одеты тепло, - успели одеться, - все знали Афанасия-матроса; кое-кто ворчал и на него, и на Рожнова, и на Данилу, однако очень быстро, как этого требовало дело, спустили баркас на воду и взялись за весла. Рожнов сел на корме. Он снял шапку и перекрестился трижды, и все тут же перекрестились серьезно и истово.
– Догоним!
– бодро прокричал Рожнов.
– А ну, братцы!
И шесть весел пошли враз отталкивать вперед и вперед неуклюжий с виду, но легкий на ходу баркас, а гребцам изо всех сил помогал бора.
Грести умели все, - еженедельно приходилось это делать, а по воскресеньям они рыбачили, - у них были и сети и крючья на большую рыбу; к морю они привыкли, хотя были здесь пришлые, - больше из черноземных губерний. Но море было слишком злое теперь и перекатывало с волны на волну тяжелый баркас, как будто он не имел никакого веса.
Через пять минут все были обрызганы с головы до ног, и на дно баркаса захлестнуло воду, но в то время как гребцы сидели спиной к ялику, какой собрались догнать, Рожнов, то и дело поднимаясь для этого, не выпускал ялика из глаз и, - было ли это правдой или нет, - так часто кричал: "Догоняем, братцы!", что когда крикнул он радостно: "Вот он!" - все тут же повернулись и все оглянулись, как по команде, но увидели только плотную сетку водяной пыли, а не ялик, подниматься же с места можно было только их рулевому, а не им, они, чтобы подняться во весь рост, должны были бы выпустить весла из рук.
Свирепый ветер бил Рожнову в спину и в затылок, - им в лицо: им трудно было дышать, им слепил глаза ветер.
Двое из них - Данила и Севастьян - были каменотесы: молотком и зубилом они превращали бесформенные глыбы камня в прямоугольные плиты, отбивали "лицо" для облицовки стен. Работа эта была тяжелой и кропотливой, но она ценилась, конечно, выше, чем работа простых каменоломщиков, однако всякая вообще возня с глыбами камня требовала прежде всего крепких мышц и большой сноровки, и все семеро на баркасе были кряжистый народ.
Гребли они умело и споро; бора им помогал, - он был попутный, мачты на баркасе не было. Когда Рожнов закричал: "Вот он!" - ялик Афанасия был действительно близко, и минут через пять Рожнов уже мог разглядеть Афанасия.
Он крикнул ему:
– Э-эй! Афа-на-сий!
Крик его долетел, - донесло ветром. Лицо Афанасия было повернуто к нему, но если он что и кричал в ответ, расслышать было нельзя. Повернута была к Рожнову и голова другого, какого-то незнакомого, бритого...
– Актера везет!
– прокричал Рожнов своим.
– А может, немца!