Обреченные на гибель (Преображение России - 1)
Шрифт:
Всячески старалась отогнать от себя Наталья Львовна тревожные мысли. Вся дорога прошла только в том, что они наплывали, она же с ними вела борьбу. На помощь себе десяток раз призывала она Степана, который должен был объяснять ей, когда именно ялик мог дойти до мыса и начать резать угол, и что это, собственно, значит "резать угол"...
Когда доехали, наконец, до деревни, могла ли она сидеть спокойно, смотреть на бескрышие сакли, лепившиеся по косогору одна над другой, и не смотреть на кипевшее, как вода в котле, море?.. Но каменоломня Федора
Баркас пристал верстах в пяти от каменоломни. Его вытащили на берег и под его бортом уселись отдыхать. Все выбились из сил. С троих, - между прочим, и с Севастьяна, - буря сорвала шапки и унесла в море. Все были мокры, а у гребцов и рубахи вымокли от пота.
Федора Макухина продолжала бить дрожь, и он вытащил было из кармана куртки коробку спичек, но тут же бросил ее, так как она вся размокла, Афанасий же, - он сидел рядом, - спросил зло:
– Что, курить захотел?
– Костер хотел - обсушиться, - угрюмо сказал Федор, а Рожнов подхватил:
– Костер и всамделе, это бы да!
Однако сухих спичек ни у кого не нашлось.
– А грек, небось, уж приехал теперь на линейке на своей, - напомнил Федору Афанасий.
– Должно, приехал, - подумав, сказал Федор.
– А мой ялик теперь где, не знаешь?
– Куплю тебе ялик, не зуди, - сказал Федор.
Рожнову и другим хотелось узнать, зачем приехал хозяин и о каком греке говорит Афанасий-матрос. Федору ничего говорить об этом не хотелось, Афанасий же, не простивший Федору потерю ялика (жди, когда купит!), подмигнул Рожнову:
– Продает же ведь донгалаку какому-то, поперек себя толще, обзаведение свое все, - нешто не знаешь?
– Федор Петрович! Неужто?
– испугался Рожнов.
И Данила, и Севастьян, и другие четверо потянулись головами к Федору:
– Неужто греку?
– Какому это греку?
– А мы-то как же теперь?
– Он сюда своих поставит заместно нас!
Покосился недовольно Федор на Афанасия и сказал твердо, насколько мог:
– Слушайте его больше! Не продам, не бойтесь!
– Так грек же поехал за этим или вроде прогулки себе?
– не унимался Афанасий.
– Выходит, для него вроде прогулки, - сказал Федор и, только теперь окончательно утвердясь в этой новой для себя мысли, добавил:
– На черта мне продавать, что мне совсем не мешает? Захочу продать, найду что продать и кроме этого.
Время было спросить и ему, кто же это из семерых догадался спустить баркас, чтобы перехватить ялик, и он спросил.
– Кого же еще люди послушать могли? Рожнова, само собой, - ответил на это Данила.
– Выходит, это ты мне жизнь мою спас?
– обратился к Рожнову Федор.
– А что бы я один сделать мог?
– сконфузился Рожнов.
– Один бы я и баркаса с места не сдвинул.
– А почему же ты мог знать, что я на этом ялике еду?
– допытывался
– Ни сном, ни духом не знал!.. Вижу только, смотрю, - это же Афанасия ялик, а я же на нем сколько разов ездил, - ну, думаю, это не иначе, как к нам он трафил, а бурей его уносит, - объяснил Рожнов.
– Ну, Афанасий, сколько ты им отвалишь за свое спасение, это уж тебе знать, - торжественно, насколько был в силах, начал Федор, - а что до меня, то все вы, братцы, от меня по сто рублей получите, а Рожнов двести! Вот!.. А чтобы я вас другому отдать мог, об этом и думать забудьте!
К каменоломне по тропинке вдоль берега идти пришлось против ветра, до того разлютевшего, что и свежему человеку очень трудно было бы продвигаться вперед, а Макухин и Афанасий плохо владели теперь ногами.
Рожнов приставил к Афанасию Данилу, сам взял под руки Федора, остальных же выставил вперед. Так шли, и шли долго, - часа полтора. Садились отдыхать и снова шли, нагибая головы, точно тянули бечевою, как бурлаки, свой баркас.
Глазастый Данила первый разглядел еще издали, что у них на каменоломне появились люди, а потом заметил и экипаж - пару лошадей, и сказал об этом Федору.
– Грек приехал, - решил Федор. Афанасий же спросил Данилу:
– Линейка?
– Нет, похоже - фаэтон, - верх крытый, - присмотревшись, не совсем уверенно, впрочем, сказал Данила.
Однако шагов через двадцать он уже не колеблясь определил, что фаэтон, а не линейка. Потом разглядели это и другие, и сам Федор тоже.
– Ведь он же на линейке поехал?
– обратился Федор к Афанасию.
– А то на чем же?
– удивился его вопросу Афанасий.
– Ну, значит, извозчик его потом вернулся, перепряг лошадей в фаэтон, - пытался догадаться Рожнов.
– Кабы он был у того извозчика, - заметил Афанасий.
– Нет у него фаэтона, а только линейка.
Потом все заметили, что среди троих там на берегу была одна женщина, а минут через десять после того Федор, потрясенный, со слезами на глазах, кричал туда:
– На-та-ша! На-та-ша-а!
И чуть не упал, рванувшись было бежать туда: он узнал в женщине Наталью Львовну.
Часто бывает это, что только потерянное нами навсегда становится для нас по-настоящему дорогим и милым.
Чем ближе к загадочной деревне Куру-Узень подъезжала Наталья Львовна, тем плотнее охватывала ее тоска, особенно потому, что все больше и больше мрачнел ее спутник Степан Макогон.
Он хотя и говорил ей насчет того, что Афанасий, пожалуй, успеет срезать угол до начала боры, а сам в это не верил, и она, наконец, заметила его безнадежность и испугалась.
Окончательно поверила она в гибель Федора, когда Кондрат довез ее до каменоломни, где не нашла она ни одного человека.
Степан знал, конечно, о баркасе, а когда не нашел его на обычном для него месте, махнул рукой, потом выбил из своей бутылки пробку, ударив ладонью в дно, запрокинул бутылку и отпил не меньше стакана: это был жест отчаяния, и так и поняла его Наталья Львовна.