Обреченные на смерть
Шрифт:
В тот вечер, присутствуя на телебалу в честь Иванова дня, попасть куда мечтало так много людей, Каллен пытался поймать взгляд Саманты — ах нет, пардон, Сэм Кокс — но, увы, она так и не посмотрела на него. Единственном свидетельством того, что она еще немного помнит его, было то, что перед Днем Благодарения она спросила Энн, проводит ли она выходные с ним… «с Джимом».
Хриньяк продолжал:
— Саманта Кокс была с телевизионщиками в то утро в аэропорту имени Кеннеди. Они делали передачу об авиадиспетчерах. Болтали о злоупотреблении наркотиками. Когда они услышали об убийстве, то слетелись в отдел по борьбе с хищениями грузов, как стервятники. Конильяро был в Нануэте, так что в их распоряжении оказались только младшие чины, которые так и не поняли, что за
Хриньяк поднял голову и посмотрел на Брауермана, который встал со стула и подошел к столику на колесиках, где стояли телевизор и видеомагнитофон.
— Об этом был репортаж в шесть часов. Продолжение будет в одиннадцать.
Брауерман включил телевизор и видео. Щелчок, жужжание, затем на экране появилась Саманта Кокс в красной одежде — красный цвет был фирменным на 14-м канале. На этот раз она была одета в костюм, состоящий из узкой юбки до колен и жакета с подбитыми ватой плечами. Выглядела она весьма агрессивно. Ее губы, накрашенные ультракрасной помадой, казались ультрасочными. Ее волосы были ультрасветлыми, прическа — ультрасовременной. Ее зубы были ультрасовершенными. Ее кожа была ультрабелой, фигура — ультрагибкой, походка — ультранезависимой. Если бы Саманта Кокс появилась на работе в купальнике или даже в мешковине, то эффект был бы как от взрыва нейтронной бомбы. (Но даже в одежде Саманта производила на телезрителей поразительное впечатление: второй, четвертый, пятый, седьмой, девятый и одиннадцатый каналы упорно продолжали передавать местные новости и после того, как Саманта приехала из Лос-Анжелеса около двух лет назад, однако судя по опросам, проводимым на улице, только близкие друзья и родственники ведущих остальных каналов смотрели их передачи, большинство телезрителей предпочитало «Ньюс фокус», который показывали на 14-м канале. И нет никаких гарантий того, что эти друзья и родственники ведущих остальных каналов не смотрели передачи с участием Саманты в видеозаписи. «Видео-Саманта» — так назвал ее журнал «Нью-Йорк» в статье, посвященной ее работе).
Мастерски подбирая нужный звук и видеоряд, Саманта на этот раз привлекала внимание зрителей, показывая запущенный участок аэропорта, где находился отдел по борьбе с хищениями. Занесенный снегом, он более походил на Южный полюс, чем на южный Квинс. Движущаяся камера, находящаяся на плече оператора, постоянно дергалась и как бы представляла собой мечущийся взгляд социально опасного преступника-психопата, судорожно искавшего проход, через который он мог бы скрыться, оружие, деньги. По коридору, через две двери в комнату с плотной металлической дверью, которая захлопнулась как бы за преступником. Там, где раньше был шум — громкие голоса, звонки телефонов, грохот закрывающихся ящиков металлических письменных столов, треск пишущих машинок, звук работающих двигателей реактивных самолетов, доносящийся с взлетно-посадочной полосы, — теперь (отличный ход) царила мертвая тишина, нарушаемая лишь (великолепный прием, достойный премии) громким дыханием нервничающего «преступника».
Из мебели в комнате были только два металлических стула и старый металлический стол. Через минуту ужасающая тишина была нарушена грохотом спешно выдвигаемых и задвигаемых ящиков стола. Все они оказались пустыми. Вот черт!
Затем открылась дверь и «заключенного» повели по «шумному» коридору в другую комнату, в кабинет, где меры предосторожности не были такими суровыми, как в первой комнате. В кабинете стояли два новых, покрытых металлом стола, на которых лежали фотографии, карикатуры, забавные поздравительные открытки, короткие послания, телефонные сообщения, купоны, вырезки из газет, вымпела, значки, расписание поездов.
Снова оставленный в одиночестве, «заключенный» стал рыться в ящиках, которых в каждом столе было по три. Конверты, бумага, листки для писем, служебные записные книжки, блокноты для стенографических записей, резиновые ленты, скрепки, ручки, карандаши, линейки.
— Ножниц здесь не было, — заметил Каллен. (В его собственном столе имелись ножницы, довольно неприглядные на вид. Он пользовался ими только вчера, чтобы вырезать из газеты «Таймс» рекламу понравившихся ему часов. «Классические часы „Фо“ — традиционный стиль и современная точность». Он отдал эту рекламу Энн утром по дороге во дворец бракосочетаний в ответ на ее ультиматум: если он не скажет ей, какой подарок хочет получить на Рождество, то получит носки и боксерские трусы. Она с удивлением посмотрела на рекламу часов «Фо» и положила ее в свою сумку.)
Каллен также заметил, что руки «заключенного», которые время от времени появлялись в кадре, были в наручниках департамента полиции. Может быть, его вызвали сюда для того, чтобы он сдал того полицейского, который выдал напрокат эти наручники? Но каким образом оператор, если только это были его руки, мог снимать в наручниках? (Нужно спросить Энн. Но расскажет ли она? Ведь тележурналисты строго хранят свои профессиональные тайны.)
Не найдя никакого оружия в ящиках столов, «заключенный» кинулся к ветхим шкафам, которые стояли в углу, опершись друг о друга, как два пьяницы, которых вот-вот заберут в участок. Добитые двери шкафов были заперты на номерные замки, которые мог спокойно открыть любой школьник. Даже если они были открыты только на две трети, их можно было открыть полностью, дернув хорошенько.
«Заключенный» не дергал и не крутил замки. Камера медленно поплыла по комнате, пока наконец не отыскала Саманту, которая сидела на одном из столов, положив ногу на ногу, обнажая при этом часть великолепного бедра. С микрофоном у рта она больше походила на певицу, чем на репортера.
— Следователи еще не знают, где Элвис Полк взял пистолет, из которого он убил Лютера Тодда и Дженифер Свейл, — говорила Саманта своим прохладным, жестким голосом. — Но они не исключают той возможности, что пистолет принадлежал одной из жертв и был по небрежности оставлен в каком-то из этих ненадежных шкафов. Вопросом, требующим срочного ответа…
— Хватит слушать эту чушь, — Хриньяк встал и выключил телевизор. Он повернулся лицом к присутствующим — большой и злой, как медведь: — В одиннадцать часов у этой мисс Кокс, черт ее побери, будет гость в студии. Стивен Джей Пул. (Когда он стал Стивеном Джей Пулом? Раньше он был просто Стивеном Пулом, Стиви Пулом. Он служил в Бруклинском отделе по расследованию убийств и особо опасных случаев. Хороший полицейский. Нет, не выдающийся коп, просто нормальный коп. Теперь он стал Стивеном Джей Пулом, сенатором Пулом, полицейским-героем, прикованным к инвалидному креслу, постоянно обрушивающимся с гневными речами на преступный мир и ругающий власти за то, что они действуют недостаточно жестко.)
— Да, я тоже считаю, что убийца полицейского заслуживает смертной казни. Я думаю, что электрический стул — это слишком легкая смерть для таких подонков. Их следует приковывать цепями к дереву в Центральном парке и забивать камнями. Но я также считаю, что людям вроде Стивена Джей Пула следует сделать большой вдох, расслабиться и подождать, пока погибшие будут похоронены родными и близкими, а не вкатываться на своей коляске, подобно этому чертову Марио Андреотти, в каждую телестудию города и кричать там о необходимости немедленного введения смертной казни.
Он мерил кабинет шагами. Потом остановился. Он как бы уменьшился в размерах.
— Но дело не в этом. Дело в том, что другой вопрос, требующий быстрого ответа, помимо вопроса о том, где Полк взял пистолет, заключается в следующем: почему он сделал это? Мы имеем здесь дело с человеком, который не был настроен на побег. Он был судим несколько раз и провел достаточно много времени в тюрьме. Для него тюрьма стала родным домом, и он не очень-то страдал в неволе. Так почему же он совершил это? Почему он подверг себя такому риску, убив двух копов, которые в общем-то относились к нему по-человечески, которые считали его нормальным пятисортным ублюдком. Зачем ему нужно было убивать их, если он прекрасно знал, что после этого за ним начнут охотиться двадцать тысяч копов, только и мечтающих о том, чтобы повесить его за яйца?