Обреченный контингент
Шрифт:
Вер! Если все будет хорошо, приду, поженимся? Я тебя знаешь как люблю! Воробушек ты мой, солнышко золотое!
Да ну ее, эту войну. Ни вспоминать не хочу, ни рассказывать. Гибнут ребята, поневоле задумаешься: за что? Завтра пойдем, я тебя с родителями познакомлю. Как? Уже сегодня? Ночь пролетела как один час. Бедная мама! Наверняка всю ночь не спала. Так смешно и грустно. Она боится, что меня хулиганы могут убить. Правда, смешно? Нет? Не смешно? Ну не буду, не буду. Девочка моя любимая, сказочка, знала бы ты, как не хочется опять туда! Даже думать не хочу.
Ребята? Вот ребята замечательные. Знаешь, как они меня в день рождения поздравили?
В
Мама, ты не знаешь, где мои учебники? Ну, по которым в институт готовился! Ты их никуда не девай. Приду, снова пытаться буду поступать. Демобилизованным льготы при поступлении предоставляют. А засыпался я не сам. Это комиссии приемной приказали места оставить для детей всяких «шишек». Как зачем?! Чтобы в армию не попали да в Афган не загремели. Сколько служил, сколько спрашивал – ни одного сына из семьи руководителя не встречал. Все простые ребята. Сельских много. Полно таких, как я, которых под осенний призыв на экзаменах провалили. А в институте, я у Верочки спрашивал, или крайкомовские, или горкомовские, или райкомовские. Ты, правда, думаешь, что это случайно?! Эх, мама, мама! Ну, почему сволочи? Наверное, среди этих пацанов тоже люди встречаются. Хоть они уцелеют, если нам не повезет. Кстати, я узнал. Моя работа на экзамене была на «отлично» написана, но... Ты же у меня не партийный работник. Да я тебя все равно обожаю. Ничего, отслужу, вернусь и поступлю. Плохо, правда, что в армии готовиться некогда. Да, в общем-то, и думать отвыкаешь, и нормально разговаривать. Только что не лаешь. Трудно будет готовиться, заново все вспоминать придется. Не беда! Я быстро отхожу. Вот уже стихи начал писать.
Не хочется, конечно, возвращаться. Но ты, мама, не волнуйся! Все будет хорошо, я вернусь. Женюсь. С Верой детей нарожаем. Будешь ты у меня молодая, красивая бабушка!
Мама! Верочка! Да что же вы меня слезами заливаете?! Смотрите-ка, вся гимнастерка мокрая и медаль заржавеет. Служить осталось девять месяцев всего. Нет, все-таки целых девять месяцев. Что скрывать, на календарике каждый прошедший день зачеркиваю. Нас гоняют за это. Не дай бог, увидят!
Вот и самолет. Да, это мой! Напишу, конечно. Конвертов, сами знаете, сколько набрал. Ой, к Игорьковым родителям не зашел. Обидится. Черт! Забыл совсем! Вот гражданка, расслабляет. С одной стороны, как хорошо, в отпуске дома побывать. А с другой – потом втрое тяжелее...
Посадку объявили. Давайте прощаться. Ну, успокойтесь, прошу вас. Да не рвите же себе и мне сердце, не надо! Мам, Вер,
До свидания, мамочка, до свидания! До свидания, любимые мои. Солнышко. Сказочка. Воробушек. Девочка моя, до свидания! Ждите меня! Обязательно пишите. Да что же я и пальцы ваши разжать не могу! Ах, дорогие мои. Ну все, все, все, пора, побежал. Побежал, побежал, бегу, бегу, бегу, бегу...
...бегу, бегу, бегу, задыхаюсь, стреляю – приказ.
Страшно, боюсь погибнуть, но бегу – присяга.
...Твою мать! – сержант.
Рвущаяся мощь и тяжесть автомата в руках – армия, солдат.
Душманы стреляют в меня, я – в них – интернациональный долг.
Автомат – Ба-да-да-да... Да-да-да-дах...
Глава 15. Я – АФГАНЕЦ
Я – «афганец». Но не по национальности, а по принадлежности к той войне.
Меня отправило на войну мое правительство.
Тысячи, десятки тысяч раз я погибал. Мое тело рвало на части иностранное и советское оружие.
Миллионы раз мою жизнь спасали и руки врачей, и умные, доблестные, имеющие честь офицеры, перед которыми я преклоняю колени.
Миллионы раз равнодушные, продажные души посылали меня на верную смерть, хорошо зная об этом и беспокоясь только о своем благополучии и об очередном повышении.
Я – «афганец».
Меня благословляли. Меня проклинали.
Меня называли воин-интернационалист, ветеран войны, гордились мной.
Мне бросали: «Оккупант, захватчик, убийца», – и я не знал, куда девать глаза от стыда и что сказать в ответ.
Меня забывали. И я страдал от ненужности своей, от незначительности жертвы, которую я принес.
А в жертву я приносил самое дорогое для меня – мою жизнь!
Я – «афганец».
Сколько раз огнем обиды полыхало мое лицо и кровь бросалась в голову, когда я слышал: «Мы тебя туда не посылали!».
Посылали!
Прямым приказом и молчаливым согласием. Ты – чин самого высокого ранга, понимающий позор и несправедливость афганской войны, ты – чиновник низкой ступени, опасавшийся потерять партбилет и сытную кормушку, вы – остальные, спрятавшие, словно страус, голову в песок, в душе своей говорящие: «Слава богу, не меня, не моего...».
Твоего!
Я – «афганец». Я не простил!
Я не простил за свои глаза, вырванные взрывом мин, вырезанные кинжалом, выбитые камнями позора и унижения.
Я не простил за свои внутренности, вывалившиеся в пыль из разодранного живота и затоптанные в чужую землю вашими ногами.
Я не простил за свой бесстыдно разваленный пах. Взрезанный, пузырящийся кипучей кровью.
Я не простил за доведение меня до бессилия человеческого, солдатского, мужского.
Мне дали понять, что слушать меня не хотят, велят мне умолкнуть. И я замолчал на многие годы. И вот заполыхала Чечня.
И я не могу молчать.
Опять убивают в мирное время. Таких же солдат и офицеров, каким был и я.
Я – «афганец».
Мальчишка. Школьная скамья не успела остыть после меня, когда я ходил уже по колено в своей и чужой крови, уже дрался в позорной войне, уже подыхал от страшного солнца, привязанный веревками к столбу в центре чужого кишлака, уже замерзал на жутких скалах Гиндукуша, уже тихо умирал на ржавой койке медсанбата...
Что я успел узнать о жизни? Школьные годы. Первую любовь.