Обреченный мост
Шрифт:
Теперь Беседин нахмурился вполне искренне.
«Действительно, странно, — подумал он. — Лейтенант говорил, что зондеркоманда 10B тем и интересна для Центра, что занимается, как раз таки, вывозом особо ценного имущества с территории Крыма. Что ж ценного в том, что можно наковырять на любом, не успевшем эвакуироваться, предприятии? Надо будет Лёвке показать. Так-то, кажется, это — не бог весть что…»
Точно в подтверждение его мысли Оля продолжила:
— Как будто покидали в ящики, чего ни попадя, для отвода глаз. Не иначе, думали, мы диковиннее «лампочки Ильича» ничего не видели.
— Ну тебя, — улыбнулся Беседин. — Нашла с чем шутить. «Лампочка Ильича» — это, это… — запнулся он на секунду, ища определение и борясь с непреодолимым желанием перекреститься.
Короткого определения никак не получалось, всё тянуло на целую речь, «прерывающуюся овациями».
— Давай, грузись, и ушиваемся отсюда, — слегка раздражаясь и отводя глаза, буркнул Фёдор Фёдорович. — Неровён час, налетят твои электрики. Точно вкрутят нам ту лампочку Ильича прямо в ж-ж… живее давай! — спохватился командир, едва не прихлопнув рот ладошкой.
«Куды там, неугасимая лампада, — хохотнула Оля, когда командир валко, но как-то уж слишком проворно ретировался. Но хохотнула всё ж про себя. — Подумаешь, чудо какое — “Лампочка Ильича”. К нам в деревню электричество ещё при царе провели. Так что теперь, на “лампочку Саныча” молиться?»
Мысль о том, что «пора бы уже и честь знать», разделил и комиссар Руденко.
— Отож бо, — подтвердил он, перехватив командира на полпути к комендатуре. — Бо німці можуть з’явитися, та й карателів, я так думаю, ми більш по лісу розлякали, аніж перебили. Десь поруч вони, у будь яку мить можуть… [61]
61
Именно так. А то немцы могут появиться, да и карателей, я так думаю, мы больше по лесу распугали, чем перебили. Где-то рядом они, в любую минуту могут… (укр.)
— А отчего ж я, по-твоему, село жечь не стал? — фыркнул Беседин. — Только потому, что «не наши методы»? Да не смотри ты так, — перехватил он озабоченный взгляд комиссара в сторону комендатуры. — Не стал бы я села жечь. И впрямь не наши методы.
— Та до біса ті методи! — неожиданно перебил его, морщась как от кислятины, Тарас Иванович. — Я ось що подумав, Хведоровичу: треба татар-поліцаїв відпустити…
— На каких это радостях? — удивился Беседин.
— На политических… — рассеянно отозвался комиссар, думая о чём-то своём.
— Каких таких политических! — возмутился Фёдор Фёдорович. — Забыл, как они тут «особое доверие Гитлера-эфенди» зарабатывали?
— Ось саме тому й треба, — подхватил командира под локоть Руденко. — Щоб цю їх «особливу довіру» й підірвати. Приїде той дохтур Курт, що він побачить: усі німці побиті, а карателі — живі та цілісінькі! Га? Пытаннячко? [62]
— Пытаннячко, — почесав в загривке, согласился Беседин и, решительно поправив папаху на место, погрозил пальцем комиссару: — Ох, и коросты ж вы, политические.
62
Вот именно потому и необходимо. Чтобы это их «особое доверие» подорвать. Приедет этот докторр Курт и что увидит: все немцы перебиты, а каратели — живы и целёхоньки. И что? Вопросик? (укр.)
— Вважай, що я недочув, — фыркнул Тарас Иванович в ответ.
— Пашка! — кликнул командир вездесущего своего ординарца. — Пашка! А ну, бегом к Сабаеву! Скажи, командир-ага всех милует на все четыре стороны, но ещё раз поймаем — кирдык! Стой! — тормознул он рванувшего было пацанёнка. Тот споткнулся. — Всех милую, кроме тех, русских, здорового и сутулого такого, — уточнил Беседин, — …что в шпионы к Абверу подрядились. Тех — в расход и сейчас же.
— Так они ж в партизаны просятся? — должно быть, чтоб не бежать после в другой раз, переспросил Колька.
— Единожды предавший…
— Понял, — с готовностью понял Пашка. — А испанцы? — предусмотрительно уточнил он: «А то и впрямь, не набегаешься за каждой командирской мыслью».
— От ледащо… — покачал головой комиссар.
— Не твоего ума дело, — перевёл командир. — С ними особый разговор будет. Раненых немцев оставить, свои подберут, — закончил распоряжения Беседин уже на террасе комендатуры, — …ежели успеют. Нам их тащить некуда и не хрен. Палатки… — перехватил он немой вопрос в глазах рачительного самозваного интенданта деда Михася. — Палатки для леса негодные, больно приметные — их спалить. Склад тоже сжечь, если там ничего путного более не осталось. Машины… машины?
— С ними «Везунок» разбирается.
— Ага… — хмыкнул Беседин. — Везунок. Везунок. Слышь, дядь Михась, не в дружбу, а в службу, пойди, глянь, а? Чтобы Хачариди не намудрил чего? Он же у нас без военной хитрости и подтереться не может.
— А с испанцами чего? — снова сунулся Пашка, видимо, не столько озабоченный, сколько заинтригованный дальнейшей судьбой странных братьев.
И то правда, не каждый день наш диверсант с Большой земли оказывается братом эсэсовского офицера, и они чуть ли не в заговоре, а ещё говорят. Впрочем, и весь отряд вострил уши на винный погреб в скале на подворье Ишбека, где до сих пор тянулось расследование. Долго что-то, однако…
— Куди поперед батька в пекло? — и Пашке, да и всему отряду, пожалуй, в его лице, обрисовал ход следствия Тарас Иванович.
Окрестности Керчи. Жуковка. Всё ближе к своим…
Войткевич и Новик
Ближе к морю густо сеяла ледяная морось, от которой, быстро набрав сырости, тяжелела шинель, деревенело замерзшее лицо, и колючие мурашки разбегались за шиворотом. В двадцати шагах уже мало что было видно за серой пеленой водяной пыли.
За углом одного из рыбачьих домишек в старинных дождевых разводах они обнаружили немецкого солдата — судя по галунной обшивке погона, унтер-фельдфебеля, засевшего за старой перевернутой гичкой. Давно не смоленной, побуревшей и с ребрами шпангоутов, виднеющихся в прорехах бортов. Унтер с выражением крайней сосредоточенности на рябом лице целился куда-то из самозарядной винтовки Вальтера G41(W) с оптическим прицелом. Яков присоседился подле, выставив поверх киля свой незатейливый «Маузер» образца 1898 года.