Обреченный убивать
Шрифт:
Конечно, это было вовсе не так, бой продолжался. Точнее, уже не бой, а избиение. Меня. Притом вполне профессиональное и в вихревом темпе.
Мне было хорошо знакомо это состояние. Оно появлялось при выполнении тамэси-вари. [24] Мое тело казалось твердым, как железо, и нечувствительным к боли, и в то же самое время – легким, почти невесомым и свободным.
Короче говоря, я совершенно бессознательно погрузился в сомнамбулический транс, как самурай перед харакири…
24
Тамэси-вари – проба
Очнулся я от сильного дождя. Отфыркиваясь, как тюлень, я замотал головой и попытался закрыть ладонью глаза, в которые попадала вода, когда я пытался поднять свинцово-тяжелые веки.
Ливень прекратился, и раздался голос:
– Убери ведро, остолоп! Иначе он захлебнется.
Наконец я разлепил глаза и увидел серые столбы, упирающиеся в засиженный мухами потолок. Присмотревшись, я понял, что это ноги окруживших меня "кукол". Сам я лежал на полу, и меня щедро поливали водой из пожарного ведра.
– Гля, фраерок-то еще жабрит! [25] Живучий…
– Тащи его на кимарку. [26] И когда этот живодер [27] приканает?!
– А то ты не знаешь. На гужевке, [28] падла. Не просыхает.
Ничего не помню. В памяти образовался провал, наполненный до краев всполохами боли. Она пульсировала по всему телу, скапливаясь в районе сердца.
Я поднял руку, пощупал ребра – и едва не задохнулся от тысячи жал, в единочасье проткнувших кожу. И тут же все вспомнил. Хотя от этого мне легче не стало.
25
Жабрить – дышать (жарг.)
26
Кимарка – кровать (жарг.)
27
Живодет – врач (жарг.)
28
Гужевка – пьянка (жарг.)
Но, по крайней мере, я знал, что выживу, – прийдись удар рыжего дьявола чуть выше, мое сердце разорвалось бы, как кусок гнилой ткани.
– Болит?
На меня смотрели серые глаза Второго. В них светилось нечто, отдаленно похожее на сострадание и любопытство.
– Терпеть можно…
– Да-а, замочил он тебя… Мы думали, что ты уже копыта отбросил.
– Знать, еще не пробил мой час… – Кончай базлать, Второй!
К нам подошел Десятый – гора мышц, увенчанная неестественно маленькой головой с глазами хищного зверя.
– Лучше иди тренируйся. Мне уже надоело вместо вас, козлов, [29] подставлять свои бока под молотилку. Хромай на полусогнутых.
– Ты мне за "козла" ответишь, сука… – прошипел Второй, оскалив крупные волчьи зубы.
Пахан криво ухмыльнулся и, не отрывая взгляда от побледневшего лица лысого, начал массировать грудные мышцы. Второй резко повернулся и вышел, с силой грохнув дверью тюремного лазарета.
– А ты, козявка, быстрей выздоравливай, – наклонился надо мной Десятый. – И тренируйся, мать твою! Иначе я сам тебе руки-ноги поотрываю. Усек? Где доктор,
29
Козел – тяжкое оскорбление в среде блатных (жарг.)
30
Фармазон – мошенник (жарг.)
– Кому я здесь понадобился? – Невысокий краснолицый толстяк бесцеремонно оттеснил Десятого. – Подите вон, голубчик. Да побыстрей – вы мне надоели до чертиков, пока валялись тут с поломанными ребрами.
– Я тебе когда-нибудь за "голубчика" пасть порву, ты, коновал… – прохрипел, брызгая слюной, пахан.
Доктор только икнул в ответ, выпустив в стерилизованный воздух лазарета добрую порцию густых винных паров.
Десятый намерился еще что-то сказать, но, повинуясь знаку толстяка, один из сопровождающих его охранников молниеносно произвел болевой захват руки пахана и вывел его из комнаты, словно пастух племенного быка за кольцо в носу.
Второй охранник, коротко кивнув доктору, тоже вышел за дверь и устроился на стуле в коридоре – так, чтобы было удобно наблюдать за манипуляциями толстяка над моим измочаленным телом.
Когда доктор с помощью санитара стал снимать с меня одежду, приутихшая было боль вернулась вновь. Она взорвала изнутри задеревеневшие от непривычных нагрузок мышцы и плеснула в голову обжигающей волной.
Мне кажется, я вскрикнул, но эхо от крика уже возвратилось в окружившую меня пустоту…
Волкодав
Вот и свершилось то, чего я больше всего боялся, – меня заперли в спецзоне, чтобы сделать из обычного десантника супермена.
На кой хрен мне это нужно?! Мало Афгана, где я и так стал вместилищем всех мыслимых и немыслимых пороков, присущих прошедшим современную войну диверсантам, за исключением пристрастия к наркотикам?
Наверное, мало. Кроме того, теперь я на все сто был уверен, что полковник, фамилия которого звучала как удар в челюсть – Кончак, мне не поверил. И решил на всякий случай держать меня поближе к себе, под неусыпным надзором. Короче говоря, решил "привязать".
Я не исключал, что полковнику моя версия случившегося на контрольном пункте показалась вполне правдоподобной. Но сверхподозрительность, возведенная в ранг государственной политики еще в далекие чекистские времена, за долгие годы сформировала определенный тип госслужащих, обретающихся в засекреченных сферах, которые не верили никогда, никому и ничему, в том числе и своим умозаключениям.
Зоной то место, куда меня доставили под покровом ночи, назвать было трудно. Если бы не многорядная "колючка" вокруг жилого массива, принадлежащего спецшколе, то весело покрашенные коттеджи, рассыпанные в ухоженном парке, похожем на девственный лес, можно было принять за госдачи партийной элиты.
Это сходство еще больше подчеркивала вышколенная прислуга, которая ухитрялась оставаться невидимой и неслышимой, но свои обязанности выполняла просто-таки блистательно.
В коттеджах жили курсанты и преподаватели. Конечно, в спецзоне находились и другие строения, иногда весьма мрачные с виду, но общей картины они не портили.
Зона была разбита на секторы, и дальше нашей "детской площадки" нам путь был заказан. Несколько поодаль виднелись стационарная радиовышка с антеннами и несколько локаторов на возвышенности, с которой стесали макушку.