Обреченный убивать
Шрифт:
Несмотря на свои патриархальные принципы и служебные инструкции, часы я все-таки взял – от толстяка не убудет. К тому же, по здравом размышлении, он был обязан мне жизнью.
Да и часики классные, чтоб я пропал…
Домой я вернулся без всяких осложнений – через Болгарию, где шведский бизнесмен мистер Олаф на вполне законных основаниях с соответствующей визой в руках отправился путешествовать по России, начав свой вояж с болгарского порта Варна и закончив в неприметном, не значившимся на официальных картах поселке городского типа со специальным пропускным
– Эх, где мои семнадцать годочков. – Кончак смачно разгрыз пупырчатый огурец. – Хотя… о чем я болтаю, старый пень. На кой ляд мне моя молодость? Опять вернуться в колхоз и как манны небесной ждать призыва в армию, чтобы сбежать из деревни? Снова чистить сапоги вечно пьяному замполиту, чтобы он дал мне рекомендацию для поступления в военное училище? Или шакалить рублик у товарищей по курсу на покупку бутылки лимонаду и мороженого для любимой девушки, потому что мать мне могла прислать разве что одну посылку на Рождество с салом, орехами и бубликами каменной твердости, которыми можно было гвозди в стенку вколачивать…
Кончак тяжело вздохнул, налил полстакана и выпил водку даже не поморщившись – задумчиво и отрешенно.
– Поминаю… – заметив мой недоуменный взгляд, объяснил он, жуя сухую травинку. – Молодость свою поминаю. Умерла так умерла, и хрен с ней. Не хочу возврата. Хотелось бы даже из памяти выбросить, но – увы, увы…
Мы сидели на охапке сена у края лесной опушки, на пригорке. Перед нами сверкали уголья догоравшего костра, над которым шкворчали импровизированные шашлыки – куски вымоченного в уксусе мяса, – нанизанные на окоренные ветки.
Внизу, под косогором, плавно и величаво изгибала свой тонкий стан чистая речушка, отсекая луговину от смешанного леса.
Солнце уже клонилось к горизонту, и тихое, безмятежное предвечерье вливалось в наши души библейским елеем. – Попробуй, кстати, тарань. Сам ловил, сам солил и сам вялил…
Кончак достал из бадьи со льдом бутылку пива.
– Хотя, конечно, сейчас рыбка далеко не та, что была в годы моей молодости. Тогда она на солнце янтарем светилась; а вкус, а запах… закачаешься! Сейчас что – так себе, большей частью дерьмецо; от любой рыбешки фенолом прет за версту, как из выгребной ямы деревенской больницы.
– Ничего, мы и не такое едали, – подмигнул я Кончаку, намекая на занятия в спецучебке по выживанию в разных условиях. – Это же не вареные мухоморы…
– И то правда, – понял он мой прозрачный намек. – Часики у тебя, однако, отменные, – неожиданно сменил тему разговора Кончак. – В Турции купил?
Ага, так я тебе и попался. Нашел придурка…
– Это мне взятку дали, Виктор Егорович. Виноват, не удержался от соблазна.
– Кто?
– Хайруллах-бей. – Ну ты и борзой, Левада…
Взгляд Кончака тяжелеет, но в глубине его умных, живых глаз бегают бесенята.
– По-моему, в отчете ты не упомянул об этом весьма прискорбном, а с точки зрения разведчиканелегала, вообще недопустимом факте. Это случилось непреднамеренно или как? – Или как, Виктор Егорович…
Делаю
– Уж больно часики хороши… Бес попутал.
– А если честно, без лабуды?
– Нельзя было отказываться, Хайруллах-бей нам может еще пригодиться. А что не упомянул в отчете – уж извините, Виктор Егорович. Считал и считаю это не суть важным обстоятельством.
– Мы с тобой о чем договаривались? – Кончак начинает заводиться. – Правду, и только правду!..
– И ничего иного, кроме правды, – подхватываю я с неожиданным сарказмом и лихой пьяной злостью. – Да пошло оно все!.. Вам мало моей жизни, которую купили с потрохами, так вы еще и в постель хотите заглянуть? Так сказать, для более тесного контакта с подопытным индивидуумом, чтобы чего не вышло. Может, мне описывать, сколько раз, в какой позе и что я испытываю после оргазма? Надоело!
– При чем здесь твоя личная жизнь?
– Очень даже причем. На часики эти и на многое другое мне плевать, если уж начистоту. Хотя все это и входит в понятие "личная жизнь", которой я практически никогда не имел. У меня нет ни квартиры, ни семьи, ни друзей, ни вещей, дорогих мне как память. Я – одушевленная машина, по идее, без лишних мозгов, без каких-либо желаний, не укладывающихся в железный канон устава, беспощадный убийца и циник, готовый по приказу начальства зарезать без колебаний родную мать. Не так ли? Так! Так вы все думаете, отправляя нас на задание. Все! Мы в вашем понятии аппараты для порчи продуктов, пустое место. И не нужно изображать вселенскую скорбь, когда кто-либо из нас откинет копыта в тмутараканьской Фаллопендии, исполняя свой долг. Только не перед Родиной! А перед каким-нибудь старым маразматическим пидором в провонявшихся мочой штанах, изображающим из себя спасителя пусть не человечества, но своего народа – точно. – Эк тебя понесло, Волкодав…
В голосе Кончака слышалась ирония вперемешку с затаенной болью.
– И все-то ты знаешь, все тебе ясно и понятно…
– Нет, не все. Но я и не стремлюсь к полной ясности и определенности. Правила игры выработаны, согласованы, и я им следую и буду следовать. Однако, черт возьми, я никогда не соглашусь исполнять роль мальчика для битья или трактирного слуги: эй, половой, икры и водки! Да поскорее, с-сукин сын! Мать твою разэтак! – К чему ты клонишь, Максим?
Кончак смотрит на меня, сузив глаза, будто прицеливаясь.
– Все к тому же – я не безмозглая скотина. Раньше, уходя на задание, я знал, что и почем. Пусть не все, но вполне достаточно, чтобы чувствовать себя человеком, солдатом. А сейчас я ощущаю себя использованным презервативом, который штопают для последующего употребления. – Ты знаешь про наркотики!? Голос Кончака напряжен, звенящ, как коса на точиле.
– Естественно. Я ведь разведчик. И за плечами у меня не пансион благородных девиц, а… сами знаете что.
– Откуда?
– В Турции просветили. И если случай на контрольном пункте можно было посчитать за промашку в какой-то операции внешней разведки, то теперь мне ясно – это система.