Обручальное кольцо
Шрифт:
– Я всегда любила рисовать деревья и людей. Так что, за неимением кряжистого дуба придется взяться за вас.
Он ответил такой чарующей улыбкой, что Пруденс пришла в волнение.
– А сможете ли вы быть беспристрастной к «очень, очень старому человеку»? Ведь, кажется, так вы меня назвали однажды?
Пруденс покраснела и опустила голову.
– Я уверена, вы прекрасная модель, несмотря на преклонный возраст, и…
– Мне всего двадцать шесть, – сухо вставил Росс.
– О! – воскликнула Пруденс и начала бормотать что-то невразумительное, чтобы скрыть
Только бы он не обиделся на ее глупую болтовню!
Росс ухмыльнулся и стал Похож на дерзкого насмешника-мальчишку. «И почему я решила, что он стар?» – подумала Пруденс.
– В самом деле привлекателен?
– Да, только не слишком задирайте нос! До капитана Хэкетта вам далеко!
– А это еще кто такой? – поинтересовался Росс, пряча улыбку.
Пруденс не знала, как отвечать. Это было что-то новенькое. Меньше всего она ожидала, что Росс будет шутить и поддразнивать ее.
– Ну, теперь, когда выяснилось, что вы не намного старше меня, я не позволю вам читать мне нотации и изображать из себя строгого наставника, – с достоинством заявила Пруденс.
Но от смеха Росса все ее высокомерие мигом улетучилось и кровь снова прихлынула к щекам.
– Вы плутишка, Росс Мэннинг. Вот кто скрывается… за этой благопристойной и суровой внешностью, – выпалила она.
На этот раз ей действительно хотелось оскорбить его!
– Я?! – Росс широко раскрыл свои синие глаза – чистые и невинные. Потом, прищурившись, взглянул на небо. – Боюсь, луна успеет взойти, прежде чем вы соберетесь рисовать.
Пруденс ответила ему гримаской, положила альбом на колени и взяла пастельный карандаш.
– Я не могу начать, пока вы болтаете.
Росс посмотрел на нее с видом кающегося грешника, поджал губы и сделал серьезную мину. А Пруденс штрихами вывела его красиво очерченный широкий подбородок, высокие скулы, придававшие строгость излишне мягким линиям лица. Ресницы – невероятно густые и длинные – оттеняли выразительные глаза. Пруденс пожалела, что в ее распоряжении нет красок: ей хотелось изобразить их замечательный цвет. Она время от времени отрывалась от рисунка, чтобы еще раз вглядеться в свою модель.
– У вас искривлен нос, – вдруг заметила она, нахмурившись.
– Верно. Это последствие школьной драки. Один нахал осмелился издеваться над моими рисунками.
– И он здорово поколотил вас, судя по всему.
– Напротив. Его унесли домой на носилках. Разумеется, я получил ужасный нагоняй от учителя. А моя правая рука была сплошь покрыта синяками. Я неделю не мог рисовать. – Росс улыбнулся, с удовольствием вспоминая о расправе над своим врагом.
– Меня тоже постоянно бранили. А еще мама наказывала меня, запирая на маслобойне. – Пруденс рассмеялась. – Интересно, знала ли она, что там я отколупывала штукатурку со стены и наслаждалась этой местью?..
– Да, видно, у вас с детства бунтарские наклонности. И масса упрямства – как и сейчас, –
Пруденс вдруг помрачнела, удрученная воспоминаниями.
– Ангельским характером я и вправду не отличалась. После смерти мамы отец пытался обуздать мой нрав. – Она вздохнула. – Но я часто его подводила. Не знаю, был бы он доволен тем, как я распорядилась своей жизнью после его кончины.
Пруденс устремила взгляд в морскую даль. «О, папочка, – подумала она с тоской. – Будь у меня твоя мудрость – и возможно, все было бы иначе. Твоя мудрость и знание людей».
– Расскажите мне о своей деревне. По-моему, вы говорили, что она где-то в Уилтшире.
Пруденс мечтательно улыбнулась:
– Это – прелестное местечко. Весной там растут подснежники, их полным-полно по обочинам тенистых тропок. Наш дом стоял как раз у проселочной дороги, недалеко от старинной церкви. Говорят, она была построена во времена Генриха III. А рядом теснились, окруженные живыми изгородями из кустов боярышника, домики, где жили ткачи. В пруду плавали гуси. Летом я любила собирать курослеп, а потом возвращалась домой с мокрыми ногами, и мама бранила меня.
– И еще вы рвали примулы – вместе с лордом Джеми.
– Да, они росли на холмах, за поселком, где я пасла своих овец. Как красиво там было на рассвете, когда небо начинало розоветь! А на Хай-стрит мычали коровы, возвращавшиеся домой с пастбища. В конце этой улицы стояла папина школа.
Пруденс печально понурила голову. Все это утрачено навеки.
– Воспоминания наводят на вас грусть? – участливо спросил Росс.
– Мне жаль, что меня там сейчас нет.
– Так расскажите о чем-нибудь приятном. И настроение улучшится.
Пруденс задумалась, а потом улыбнулась.
– Мне нравилось бывать и на деревенском лугу. Конечно, дедушка запрещал ей это удовольствие. Но иногда Пруденс удавалось ускользнуть тайком и посидеть там, спрятавшись в тени большого дерева от острых глаз дедушкиного управляющего – ужасного сплетника.
– Крестьяне, закончив работу, приходили на луг со скрипками и дудками. Как там было весело! Парни устраивали состязания, игры и пускали пыль в глаза девушкам. Иногда бывали и танцы. Все смеялись и радовались… А за моей подружкой Бетси ухаживало с полдюжины поклонников.
– А вы танцевали, моя маленькая пастушка? И тоже кружили головы молодым людям?
– Господи! Я не осмеливалась! Дедушка пришел бы в ярость. Но я запоминала па и повторяла дома, в своей комнате.
Росс, опершись руками о палубу и задрав голову вверх, всматривался в небо.
– А Марта танцевала как ангел. Помнится, однажды на балу к ней привязался какой-то толстый старый сквайр. Она пыталась ускользнуть от него, а он приглашал ее всякий раз, когда музыканты играли быстрые хороводные танцы. Я пытался вмешаться, но Марта была слишком хорошо воспитана, чтобы отказать старику. Ну и неуклюжий он был танцор! То и дело наступал Марте на ноги. По дороге домой, сидя в карете, мы так смеялись над ним. Но когда Марта сняла чулок, я увидел, что у нее сломан палец.