Обрученные ураганом
Шрифт:
— Ты из-за травмы лишился праздничного обеда?
— Все прошло нормально. Пока я в травмпункте ждал своей очереди, мы перекусили сандвичами из автомата.
— Ждал? Хочешь сказать, что сыну члена правительства не оказали особого внимания? — насмешливо произнесла Миранда.
— У врачей были более серьезные дела. Это не имело значения. Мы говорили о том, что я собираюсь делать после окончания школы, о предстоящих выборах. Мне не часто удавалось побыть наедине с отцом.
— Значит, вечер не был потерян?
— Никоим образом, —
Майри показалось, что Ник забыл о ее присутствии и заново переживает бесценные минуты того вечера. Осознавал ли он, как ему повезло?
Она бы все отдала за одно такое воспоминание.
За один день, когда мать или отец нашли бы немного времени и заехали за ней в школу, чтобы вместе пообедать.
За то, чтобы день ее рождения был не просто обведенной кружочком датой в календаре их секретаря.
— Полагаю, сейчас ты скажешь мне, что я должен помнить только хорошее и забыть все остальное. — Голос Джаго прервал ее мрачные размышления.
— Мне бы это и в голову не пришло, — солгала она.
— Не скромничай, Миранда. Мы оба знаем, что ты бы это сделала.
— Ошибаешься, Ник, — порывисто произнесла Майри. — Я бы сказала, что ты должен помнить все, до мельчайших подробностей, и благодарить судьбу за каждое мгновение. — Она неловко пожала плечами. — Прости. Это не мое дело.
У нее затекли ноги, и она сменила позу.
— Прислонись ко мне, тебе так будет удобнее. — Обхватив ее рукой, он попросил: — Расскажи мне о своем детстве, Миранда. О твоем первом учебном дне. Как это было?
— Да никак. Всех других девочек привели мамы, а моя была где-то далеко. Дай подумать… Сентябрь… Наверное, она охотилась в Шотландии. Так вот, я велела несчастной женщине, которая в то время была моей няней, отвести меня домой, потому что в школу меня должна была сопровождать мама.
— И вы вернулись?
— А ты как думаешь? Я закатила такую истерику, что она до смерти перепугалась. А ты помнишь свой первый учебный день?
— Лучше бы я его не помнил. Моя мать расплакалась, а я так смутился, что разрешил ей проводить меня только до дороги.
— Бедная женщина!
— А как же я? Мне пришлось бы жить с этим позором до окончания школы.
— Какими же несносными мы с тобой оба были!
— Нам было пять лет. Какими еще мы, по-твоему, могли быть?
— Думаю, ты прав.
— Расскажи мне о своем первом поцелуе.
Майри вздохнула.
— Мне было четырнадцать. Это тот ужасный возраст, когда ты притворяешься взрослым, но еще не являешься таковым. Когда поцелуи — это что-то вроде соревновательного спорта с оценками за технику, художественное мастерство и продолжительность. То, о чем ты в красочных деталях рассказываешь подругам. Мальчика, с которым у меня был первый поцелуй, звали Джонатан Пауэлл. У него
— Мне было тринадцать. Ее звали Люси. Фамилию не помню. Думаю, у нее уже был опыт, потому что мне очень понравилось.
— Похоже, ты был не только несносным, но еще и развитым не по годам, — усмехнулась Майри. — Пока ты не успел задать мне следующий по логике вопрос, я предупреждаю, что не стану на него отвечать.
— Хорошо. Тогда, может, ты поделишься со мной приятными воспоминаниями?
— Теми, что греют сердце в тяжелые времена? — усмехнулась она.
— Я не знаю, есть ли у тебя сердце.
— Дурак, — произнесла Майри, но в ее голосе слышалось веселье.
Она никогда так не разговаривала с мужчиной. Темнота словно раскрепостила их, и они могли быть абсолютно честны друг с другом.
— Так и быть, я что-нибудь тебе расскажу. Дай подумать.
Роясь в своей памяти в поисках чего-нибудь значительного, чем было бы не стыдно поделиться с Ником, она неожиданно перенеслась на улицы, где снимался их первый фильм.
— В начале года я вместе с Дэйзи ездила по миру в поисках мест для съемки нашего фильма.
— О беспризорниках?
— Да. Мы ехали их аэропорта в отель, когда Дэйзи велела таксисту остановиться и потащила меня вдоль по узенькой улочке.
Она до сих пор видела это. Чувствовала запах.
— Мы были в одной из богатейших стран в мире, в нескольких метрах от фешенебельных магазинов, где женщины вроде меня покупали себе сумочки ценой в несколько тысяч долларов, ресторанов, где мы лишь слегка притрагивались к дорогим блюдам, боясь прибавить пару фунтов. Там мы увидели ребенка, маленькую девочку по имени Рози, которая копалась в мусорном контейнере в поисках объедков.
Джаго пробормотал то же самое слово, которое тогда сорвалось с ее губ. Он был потрясен.
— Я знала, что такое случается, и, как большинство людей, сочувствовала бедняжкам, держась в стороне, — продолжила она. — Но, увидев все собственными глазами…
— В этом не было твоей вины.
— Не было? Разве не виноваты те, кто проходит мимо, отворачивается, делает вид, будто ничего страшного не происходит? — Даже сейчас при воспоминании об этом кошмаре у нее сдавило горло. — Я чувствовала себя такой беспомощной. На улице было холодно, и мне захотелось согреть ее, отмыть, накормить, увести оттуда, где она будет в безопасности, но Дэйзи… — она тяжело сглотнула, — Дэйзи просто подошла к ней и стала помогать выбирать лучшие объедки. Это было самое ужасное зрелище, которое я когда-либо видела. Но Дэйзи довелось жить в подобных условиях, и она знала, как найти подход к Рози. Именно история этой девочки всколыхнула общественность. Именно ее худое грязное дерзкое личико, смотрящее с экранов и обложек журналов, принесло нам успех.