Обручник. Книга третья. Изгой
Шрифт:
– Ну ладно! – перебил дедка милиционер. – Другой раз расскажешь. А сейчас владыке надо отдохнуть.
Но конфликт, чувствовал епископ, ходил где-то рядом и вот-вот готов был разразиться.
Но Луке не хотелось, чтобы он пришел так скоро.
Однако в монастырь он продолжал ездить на санях, застеленных ковром.
И однажды к нему явился тот, кого он с тревогой, но ждал.
Это был чекист, который прошлый раз произвел его арест.
– Вы опять по прямому назначению? – спросил его Лука.
– Нет, –
– А зачем же?
– Просто так, – сказал он со вздохом.
Можно сказать, без спроса, в кабинет вошла целая толпа эвенков.
– Мы просим, святой отец, – сказал один из них, – Вашего благословения.
Чекист чуть подотвернулся к окну.
А потом вовсе отошел в угол кабинета.
– Недаром говорят, – сказал он, когда эвенки ушли, – что религия – опиум народа.
– Да, – согласился с ним епископ, – только тот, который лечит.
14
Здесь надо бы поставить гриф «Совершенно секретно». И только потому, что этот разговор произошел между двумя чекистами и пылал одновременно неприязнью и откровенностью.
Фамилия одного была уже известна – Стильве.
Вторая звучала впервые – Галактионов.
– Ты вот что, – сказал Стильве, – мед по губам-то не размазывай.
– Это вы намекаете, что такая лакомая должность мне досталась?
А Галактионов приехал на замену Стильве, которого, как он всем похвалялся, за правильное угнетение епископа Луки, повысили в должности и перевели в Красноярск.
– Ну, во-первых, – Стильве пошуршал бумажками так, словно они были водой, в которой он полоскал руки, – к тебе придут ходоки, чтобы ты позволил проводить епископу литургии.
– Да я и без ходоков это разрешу.
– Значит, сразу покажешь, какой такой был я и какой такой явился ты?
– Ну это кто как рассудит.
Сильве, казалось, показывал своему преемнику, какие еще можно взять на вооружение причуды.
Составил два стула грядушками друг к другу и, поднявшись на руках, стал болтать ногами.
– Сразу не получится, – предупредил он.
Он поставил стулья на место и еще поназидал:
– И еще не позволяй лукавому епископу одного.
– Это чего же?
– Чтобы проповеди вел.
– Ну уж…
Он помолчал и добавил:
– Если это грех, но только не перед Советской властью.
Галактионов собрал бумажки, разбросанные по столу Стильве, и сказал:
– Мелко все это. И даже недостойно.
– Вон как ты запел! – вскричал Стильве, вскакивая со своего места. – Сразу же забыл, что это я тебя сюда рекомендовал!
– Я могу сейчас же написать рапорт об отказе от этой должности, – твердо сказал Галактионов.
Стильве сделал несколько приседаний.
Потом чуть ли не с маху упав на пол, стал отжиматься от него.
Это была его последняя причуда.
– Вот ты с виду умный парень, – на задышливости начал он, – а одного не понял. Разве я враг этому, как он зовет себя, Святителю, но я, как и ты, атеист. А держал здесь профессора Войно-Ясенецкого оттого, что больше Туруханский край и в глаза не увидит ученого с мировым именем.
– Своеобразная любовь, – буркнул Галактионов.
И они по-братски обнялись.
15
Душа у Фрикиша стала на место.
И все другое, что касается организма, тоже. Епископ Лука вновь оказался под его призором.
Но статус того намного возрос, что уже совсем никак не входило в его планы.
Но что можно поделать, коли даже какая-то заштатная смерть безвестного человека, так решительно сыграла ему на руку.
А если Фрикиш, едва из одного дерьма вылез, – хотя грех так величать сбор материала для пьесы о Сталине, – в другое вляпался.
Тогда он, упершись лбом в сосну, полуночил какой-то бешеный эксперимент на виду у Оглобли.
Так он об этом раззвонил на весь Туруханск, и уже на второй день к нему пришла пожилая учительница немецкого языка и сказала:
– Я в молодости, не поверите, чем увлекалась.
Она жеманно сплющила губы.
А поскольку он не выразил любопытства, продолжила:
– Я пыталась по сучьям деревьев предсказывать чью-либо судьбу.
И поскольку он и на это ничего не сказал, заверила:
– И знаете, иногда получалось. Я нашему Бабкину прочила больше будущее. И вот видите…
Этот разговор Фрикишу стал надоедать, когда учительница сказала:
– А недавно мне стало известно, что вам деревья посылают свою поэтическую энергетику.
Она отхлебнула воздуху.
– Ведь это так занятно!
Неизвестно, что Фрикишу сказала бы она еще, если бы на пороге не возникла молодая девка, которая и представилась с порога:
– Я – Екатерина Хренова.
Ну тут во Фрикише немедленно проснулся зубоскал, который, собственно, и определял его сущность.
– Тебе надо скорее замуж выйти, – посоветовала учительница.
– Зачем? – спросила девка.
– Чтобы фамилию сменить.
– Уж не на вашу ли?
А когда учительница ушла, пояснила, почему ей подгрозила:
– Ее фамилия тоже не слаще моей, Редькина.
У Екатерины просьба была более определенная.
– Скоро у Святителя день ангела. Так вот мы решили стишки ему сочинить. И к какому дереву ни прислонялись, не идут они, и все тут. Может, Оглобля что припустил?
Стараясь не обидеть ее и не дискредитировать Оглоблю, он объяснил ей, что для того чтобы стихи пришли, нужно вдохновение.