Обручник. Книга третья. Изгой
Шрифт:
Икс – это, конечно, советская власть. Да она уже вовсю иксует!
И ее старший представитель старикан с партийным прошлым, уходящим корнями в минувший век, набычился, ожидая главного упования именно на него.
Итак, Икс найден.
Игрек – торгует пирожками.
Его задача, как представителя второй власти, создать все необходимое, чтобы те, кто сюда собрались, не оттощали и не стали ругать вольную торговлю, порой именуемую непонятным словом «бизнес».
А Зет же – да-да, тот самый, который беззаботно чувствовал
Докладчик занимает трибуну основательно, как пулеметную точку, откуда, по всему видно, ему отстреливаться не придется.
Фамилия докладчика Соломенцев. По облику очень похож. Блондин, с промельками рыжины. Говорит бойко. Более чем натарело:
– Еще девятнадцатый созыв горсовета на одном из своих пленарных заседаний предложил президиуму губисполкома выяснить вопрос о переименовании Царицына и дать ему другое название.
Икс – икнул. Хотя он и знал, о чем, собственно, идет речь. Но чем черт не шутит! Ведь тут он самый старый партиец. Ветеран.
Почти ископаемый экземпляр.
И Соломенцев дал возможность проявить инициативу.
Вот сейчас кто-то поднимется и скажет…
Но эти самые, которых призвано величать «кто-то», уже давно «там-то». А кое о ком даже памяти не осталось.
А вот его, Икса пригласили.
И даже попросили выступить.
Вот только этот живчик освободит трибуну.
Чем докладчик закончил, Икс уже не слышал – размечтался.
И тут его кто-то сзади подтолкнул. Смотрит, трибуна-то, действительно, пустая. Вышел. Из графина налил воды. Сделал глоток.
– Я товарища Сталина вот как вот, – указал он на графин, – видел. «Вы, Иванов, – спрашивает он меня. – Константин Сергеевич?»
С места захотелось заорать: «Ведь он и в самом деле Икс!»
Но сдержанность восторжествовала.
– И далее, – продолжает свидетель того, чего не было, – он меня спрашивает: «Хочешь прославиться?» Ну я и вопрошаю: «А как?» – «Давай город отныне твоим именем величать!»
Икс отглотнул воды.
– И я, представьте, отказался.
Первые ряды вздрогнули. Последующие за ними – зашевелились. А с галерки кто-то крикнул:
– Твоим именем надо называть склад, где пустые бочки хранятся.
Икс обиженно покинул трибуну.
– Надо было рассказать, – шутливо подсказали из президиума, – как вы с товарищем Сталиным воевали.
Икс обалдело глянул в пустоту. Вспыхнул нехороший смех. Потом – в открытую стали называть Царицын Сталинградом. Припомнили, но уже без участия Икса, о заслугах вождя в обороне обретенного его имя города. Затем был перерыв. Который тоже породил удивление.
Торговца пирожками звали Игорь Рикунов. Чем не Игрик.
И только Зет так и не был опознан. Наверно, полагая, что его роль впереди.
4
Сталин ловил себя на ощущении, которое относилось к разряду постыдных.
Он почему-то слишком легко смирялся с потерями.
Не охал и не причитал, ибо как-то разом – без всяких скидок на пресловутое «если бы» понимал, что факт грубо и неотвратно случился и надо воспринимать реальность так, как она есть.
Не впал в тоску и горесть он, узнав о гибели Есенина.
Правда, когда кто-то сказал, что одним скандалистом стало меньше, строго его оборвал:
– Им не заменишь и миллион тихонь.
Но осудительно было другое: ушел из жизни сам.
Без посторонней помощи.
Хотя ходят разные слухи.
Но сейчас не до них.
Страна резко кренует в ту сторону, за которой – крах.
И еще – Сталин не видел места поэта в революции.
Ну что близкое к ощущению нужности прорезалось в «Двенадцати» Александра Блока.
Иногда, правда, чем-то удивлял Маяковский.
Но не в поэтичном смысле, а в горлопанском.
Однажды, под Царицыном, ему встретился поэт полка.
Он так себя и звал – Поэт Полка.
Когда шли в атаку, то пели его стихи:
Краснов! Убирай свое брюхо.Иначе убьем, как муху!Мы – красноармейцыКастрировать гадов умельцы!Со стороны вроде смешно это выглядело.
Но когда начальство было хотело вместо подобной глупости, чтобы запели что-то революционное, все в один голос воскликнули:
Не станет белого света,Если не будет Полкового Поэта.Странным он был – тот представитель не очень богатырского сложения словес.
Однажды застали его в лесу за рытьем какой-то ямы.
– Зачем ты это делаешь? – спросили.
– Самогнездотвахту себе готовлю.
Это была землянка, куда после суда совести, который он учинил себе сам, заточал себя на определенное время.
Где и находился без пищи и воды.
Однако погиб Поэт Полка не от жажды и голода, а, наверно, из-за своих стихов.
Так тогда показалось ему, Сталину.
Ибо накануне он отличился слишком вызывающим, хотя и греющим душу:
Ты стань податливее воска,Коль говорит с тобою Троцкий.Иначе ад повеселишь,Или навеки замолчишь.Ведь он красней, чем помидор,Всех армий прошлого позор.Это были последние строки Поэта Полка – «ПП», как звали его.
Буквально на второй день, как он спел это, его нашли убитым.
Пуля прошила бедняге голову.