Обряд
Шрифт:
– Куда ни ткни – одни пропащие. Конченые.
Настя
Шесть. Но Настя на всякий случай проверяет еще раз на лежащих рядом со старым бабушкиным будильником наручных часах Артура. Неужели уже шесть? Но на улице так темно, слишком темно. Артур пришел только в три, поэтому и она уснула тоже только в три, прижавшись носом к ложбинке между его лопаток. Кажется, глаза-то закрыла всего на минуту.
Она скидывает с себя одеяло и готовится спустить ноги
– Встаешь? – Теплая рука Артура ложится поперек ее голого живота.
– Встаю.
– Может, ну нафиг?
И в этом его «ну нафиг» воплощается сразу столько всего невыносимо приятного и совершенно невозможного, что Настя прямо-таки ненавидит его в этот момент.
– Нельзя, уволят, – коротко бросает она и поднимается с кровати одним волевым рывком, как будто в воду ныряет. – Укройся с головой, свет включу.
Она собирает в охапку форму, конспекты, учебники и тащит все на кухню.
– Насть, – раздается из комнаты, когда она уже чистит зубы.
– Что? – Она шлепает по паркету на его голос. – Чего не спишь?
– Ты придешь сегодня?
– А это обязательно?
Он высовывается из-под одеяла; в темноте ей не разглядеть его лица, только силуэт на подушках и светлые отросшие волосы.
– Ну я думал, тебе будет весело. Катю возьми. Я буду сам музыку ставить, включу твою самую любимую песню, если, конечно, ты когда-нибудь скажешь мне, какая она.
Настя усмехается, рассматривает проступающие в темноте симметричные черты его лица. Ей до сих пор трудно привыкнуть к его лицу, оно кажется ей слишком правильным и оттого совершенно ненастоящим.
– Ну приходи! Это же весело, Хеллоуин, праздник.
– Да никакой это не праздник.
– Вот же зануда. Смотри, что у меня есть! – Артур свешивается с кровати и тянется рукой к валяющемуся рядом рюкзаку. – Иди сюда.
Настя послушно подходит к кровати.
– Что там?
– Наклонись, мне твоя голова нужна.
Она хихикает, слышит, как шуршит пакет, потом чувствует его пальцы у себя в волосах.
– Вот. Включи свет.
– Что это? – Она ощупывает бархатный обруч у себя на голове, потом тянется к выключателю. Раздается щелчок.
В мутном зеркале платяного шкафа отражается ее бледное скуластое лицо. Из спутанных серебристых волос торчат, как рога, два кошачьих уха в черном кружеве.
– Я подумал, ты будешь прекрасной черной кошкой – служанкой сатаны.
Но Настя не слышит его: обруч сдавливает ей виски, и она стряхивает его со своей головы истеричным рывком, как паука.
– Насть, ты чего?
– Откуда… – произносит она, на шаг отходя от упавшего ей под ноги обруча, – откуда вообще ты взял, что я кошек люблю?
Артур садится на кровати.
– Здрасьте-приехали. Ну ты подкармливаешь же уличных все время. Думала, я не знал?
– Это не значит, что я их люблю. Это ничего не значит.
– Меня ты тоже кормишь – это тоже ничего не значит?
–
Он поднимает руки, как будто сдается, и отворачивается от нее. В этот момент ее охватывает приступ паники. Не надо, чтобы он сдавался, как она без него будет, если он сдастся и просто плюнет на все? За последние месяцы она стала так зависима от его присутствия, от чая, который он заваривает ей, от простых обыденных разговоров на кухне. От его рук.
– Прости. Я знаю, что ты хотел как лучше. Просто…
– Просто я совсем тебя не знаю? – перебивает он.
Вместо ответа она поднимает обруч с пола и держит его в кончиках пальцев на вытянутой руке.
– Просто это – не я.
– Отлично. А кто ты, Настя? Ты мне не даешь себя узнать. Отталкиваешь, как только я приближаюсь чуть ближе, чем тебе хотелось бы. Будто у тебя там двойное дно и ты там что-то страшное прячешь.
– Может, и прячу.
– Может, расскажешь? Я ведь знаю, ты хочешь рассказать. Но молчишь, и все гниет внутри и снаружи, как эта чертова квартира, из которой ты никак не можешь решиться вынести на помойку все барахло.
Настя снова ловит свое отражение в пятнистом зеркале бабушкиного платяного шкафа; позади – стопки с книгами высотой почти с человеческий рост, подоконник, уставленный безголовыми фигурами, картины с кособокими Ростральными колоннами и закатами на Неве. И на фоне всего этого – она, бесцветный мотылек, засохший между стекол, лоскуток серо-розового крыла.
– Ну что ты молчишь? Что там такого страшного может быть, что ты так это оберегаешь?
Настя поднимает на него глаза. Надо что-то сказать.
– А хочешь, я тебя свожу в дедову мастерскую? Ты ж меня сто раз просил. Там окна панорамные. – Ее взгляд соскальзывает на красные цифры электронных часов. – Ах, черт, мне пора. Пойду в душ. Сегодня? Завтра? Это свидание!
Артур молчит, смотрит в свой телефон, медленно листая пальцем картинки на экране.
– Слышишь, я пошла в душ.
– Конечно. Ты же опаздываешь, – сухо отзывается он, не отрывая от телефона глаз.
– Прости.
Она кладет обруч на тумбочку у кровати.
В душе она включает горячую воду и встает под струю, кипящую, будто наказывая себя. Он не виноват. Он хороший. Это она, она – плохая. Конченая.
Настя закрывает воду, накидывает халат и выходит из ванной. Ну эту работу, думает она, останусь здесь.
– Ты спишь? – зовет она в темноту.
Ее голос угасает в недрах пустой квартиры.
Приоткрыв дверь подъезда, Настя всматривается в мутный колодец двора. До восхода еще далеко, но фонари уже погасли, только желтые квадраты окон, будто плавающие в пустоте, разбавляют полумрак.