Обрывки
Шрифт:
Тут и подвернулось предложение отца попробовать свои силы на ниве финансового рынка
– Поедем сынок в Москву. В Финансово-экономический институт. Будешь в жизни при деньгах – не прогадаешь.
– А может лучше в наш, областной, медицинский? – робко сокрушалась мама, – Блат наведем,…
– Медицинский подождет. В армию ему только следующей осенью. Не поступит в Москву – вернется домой, на будущий год пойдет учиться в медицинский, – резонно заключил отец.
Москва поразила Андрея вовсе не обилием народа. Занятый своими проблемами он как-то и не замечал постоянной тесноты и
Впрочем, лишний час позора связанный с поездками до института и обратно, да столько же непосредственно в самом институте не такое уж и большое потрясение, тем более что поездки в метро до станции «ВДНХ» по счастью обходились без пересадок.
Процесс сдачи экзаменов начался достаточно удачно. На специальность «Финансы и кредит», которую папа настоятельно рекомендовал сыну и расхваливал как самую интересную, искрометную и увлекательнейшую на свете проходной бал ожидался в районе 22– 23. Это из 25, куда входили четыре экзамена плюс средний балл аттестата. Многовато, но терпимо. Для примера на МЭО (факультет международных экономических отношений) иногородних даже на порог не пускали
– МэЭ! Мээ! МэээОоо! – нет, так гордо как у москвичей у гостя столицы все равно не получится. Эх! Вот что значит провинция! Ну да фиг с ним! Обидно?! Досадно?! Да ладно!
Андрей сдал устную математику на оценку четыре, притом, что в аттестате его по данному предмету красовалось «отлично», он все равно был очень рад этой четверке, если не сказать больше – горд за неё.
– По университетской программе… по университетской программе, – слышен был испуганный шепоток абитуриентов у дверей экзаменационной аудитории.
Андрей слабо представлял себе, что это за зверь такой «Университетская программа», но гордости от этого не убавлялось, а даже как бы и наоборот.
Русский письменный тоже прошел на четверочку. Вот это Андрея в глубине души ужасно расстроило. «Глупый, глупый Кондрат!». Ну не знал он в то время что основной отсев как раз на русском и происходит. Переживал.
Зато география без сучка и задоринки просвистела на пять. До заветной цели не хватало достойной оценки по некогда любимой, а затем незаслуженно забытой истории.
Экзамена Андрей не боялся. Накануне он излучал само спокойствие и уверенность в своих силах. Да и как могло быть иначе?! Он же ученик Веры Васильевны.
Правда, в метро, по дороге в институт его прихватило. Казалось что воздух с утра особенно густой и тяжелый, поезд плетется медленно и ужасно долго, а на плечи кто-то свыше положил тяжелый свинцовый полог.
Но стоило распахнуть двери институтской аудитории, как чувство тяжести улетучилось само собой. Андрей ринулся в бой. Спокойствия придало то обстоятельство, что приемная комиссия выглядела на редкость приветливо, словно и не приемная она вовсе, а милосердная: излучающая тепло и ласку.
По центру стола восседал мужчина суховатого телосложения в очках с роговой оправой. Серьезный взгляд, правильные черты лица не просто говорили, они кричали о том, что перед вами сам председатель, но уголки губ, слегка изгибающиеся к низу в мимолетной улыбке, успокаивали, «не бойтесь – он хоть и председатель, но не злой»
По левую и правую руки председателя восседали две женщины, а женщины всегда действовали на юного соискателя успокаивающе.
Андрей взял билет, всем своим видом демонстрируя безразличие, назвал номер и гордо прошел к свободному столу.
Глаза плавно опустились вниз. Точно легавая, ставшая в стойку, экзаменуемый прочел первый вопрос. Революционеры-разночинцы! Что может быть проще?! Разве что вопрос: «Назовите год, в котором свершилась Великая Октябрьская социалистическая революция 1917 года?»
Андрей расплылся в улыбке, представив себе, как ранним утром декабристы поднимают с постели заспанного Герцена, как тот, ворча и покряхтывая, разворачивает свою наглядную революционную агитацию, благословляя разночинцев на тесную связь с народом. При этом в воображении Андрея понятие «народ» при упоминании слова «связь» почему-то всегда ассоциировалось с его прекрасной, женской половиной. Господи, какой богатый материал для беседы светских людей.
Да один Бакунин чего стоит! Про него Андрей мог рассказывать часами. А ведь ещё в строку органично вплетаются классики литературы. Например, Тургенев со своими «Отцами и детыми», или вот Чернышевский с исконно русским: «Что делать?» Воистину не вопрос – подарок от старика Герцена! Благодать
Однако после прочтения вопроса номер два Андрею стало плохо.
Вопрос звучал примерно так: Доклад генерального секретаря ЦК КПСС Л.И. Брежнева «Великий Октябрь и прогресс человечества» на таком то – сяком то торжественном заседании.
Помимо своей воли несчастный абитуриент хоть и за рамками литературных форм, но очень тихо, можно сказать даже про себя, помянул гулящую женщину, бессмертное творение великого Чернышевского, помянул маму автора доклада, а заодно и удивленно встревоженное состояние души в той или иной степени знакомое всякому….
Глаза затянула серая пелена тумана, в которую без следа плавно проваливались закалившие, укрепившие, расширившие и что-то там подхватившие революционеры – разночинцы, обремененные тесными связями с народом.
Самое интересное, что буквально накануне Андрей держал в руках заботливо приготовленную отцом газету «Правда» с передовицей в виде вышеуказанного творения. Подержал, подержал – да и бросил за диван. Да и как скажите читать на ночь такое…, когда тебе всего семнадцать лет: очень много, очень скучно, да к тому же очень мелким шрифтом.
Однако как в сказке! Страшно – а деться некуда.
«Будь что будет» – подумал Андрей – «Прорвемся! Ну что он мог там нового придумать?! Болтает вечно одно и то же! Нужно сосредоточиться! Нужно вспомнить: что обычно говорит Леонид Ильич?»