Общая психопатология3
Шрифт:
Культуры первобытных народов были распространены по всему земному шару. Знакомясь с каждым народом, мы ощущаем особенность его духа; она присуща даже пигмеям, бушменам, находящимся на самой низкой ступени развития, или народам севера, таким, как эскимосы, и — в высокой степени — полинезийцам.
Что касается народов Америки — Мексики и Перу, — то здесь уже допустимо сравнение с Вавилоном и Египтом.
2. Во второй фазе развертывание немногих великих культур идет — несмотря на ряд случайных соприкосновений — параллельно. Это — отдельные истории.
Единство этих исторических процессов не более чем идея; ни в коей степени нельзя считать, что все становится повсюду известным и повсюду оказывает свое воздействие. Напротив: самое высокое и значительное остается ограниченным рамками узкого пространства и времени. Оно расцветает, погибает и как будто надолго, быть может навсегда, забывается. Здесь нет никакой уверенности в том, что оно будет сохранено и передано другим поколениям. Правда, в сфере каждой данной культуры как будто сохраняется последовательность традиций. Культура распространяется и живет, но вскоре достигает той границы, за которой следует упадок и гибель.
И все-таки в определенных, относительно небольших областях земного шара возникает универсальная по своему духовному значению сфера всеобщей истории, внутри которой появляется все то, о чем размышляли люди и что непосредственно касается нас.
Развитие расчленяется. Мы видим процессы, охватывающие несколько веков и составляющие одно целое в последовательности своих стадий — от расцвета до завершения в поздний период развития. Мы видим типичную смену поколений, которые в своей совокупности охватывают почти столетие (распространение, завершение, упадок). Видим подчас, быть может, и шпенглеровский тысячелетний процесс.
Однако движение все продолжается. Нет ни непрерывных поздних стадий, ни бесконечного «существования феллахов» *, ни пол-
94
ного окостенения. Новое, изначальное постоянно пробивается на поверхность и в Китае, и в Индии.
Напрасно делались попытки охватить ход истории в целом. Те, кто считал, что путь идет от Вавилона через греков и римлян на север, приходили к заключению, что исторический процесс идет с востока на запад, и прогнозировали, что далее путь должен вести в Америку. Однако в Индии путь шел от Инда (эпоха Вед) через центральные области (эпоха Упанишад) к Гангу (Будда и его время), т. е. с запада на восток. К тому же и на Западе можно обнаружить движения в противоположном направлении, и вообще следует сказать, что подобные схемы значимы лишь под определенным углом зрения для небольших пространств, да и то с известными ограничениями.
Мир Передней Азии и Европы противостоит в качестве относительной целостности двум другим мирам — Индии и Китаю. Запад являет собой взаимосвязанный мир — от Вавилона и Египта до наших дней. Однако со времен греков внутри этой культурной сферы Запада произошло внутреннее разделение на Восток и Запад, на Восточный и Западный мир. Так, Ветхий завет, ирано-персидская культура и христианство принадлежат, в отличие от Индии и Китая, к Западному миру — а ведь это Восток. Области между Индией и Египтом всегда испытывали индийское влияние — эта промежуточная область обладает неповторимым историческим очарованием, однако при этом она не поддается простому, обозримому и правильному членению в рамках всеобщей истории.
3. В третьей фазе выступает единство целого, за пределы которого вследствие его окончательной пространственной замкнутости выйти уже невозможно. Предпосылкой здесь служит реализованная возможность всемирного общения. Эта фаза — еще не историческая реальность, но предвосхищение грядущих возможностей, поэтому она не может быть предметом эмпирического исследования, а служит лишь материалом для наброска, в основу которого положено осознание настоящего и современной нам ситуации.
Эта современная ситуация создана Европой. Но как же это произошло?
Значительные цезуры и скачки западноевропейской истории придают ей этот разорванный, постоянно воссоздающий себя в радикальных преобразованиях облик, по сравнению с которыми история Индии и Китая при всей динамике, и там безусловно присутствовавшей, кажется единой.
По временам Запад так глубоко погружался в пучины своего бытия, что гибель его могла показаться неизбежной. Путешественник из космоса, который объехал бы около 700 г. н. э. земной шар, нашел бы, вероятно, что Чанъань, столица тогдашнего Китая, является центром духовной жизни землян, а Константинополь — едва ли чем-то большим, чем занятным рудиментом прошлого; се-
95
верные области Европы показались бы ему просто местопребыванием варваров. Около 1400 г. жизнь Европы, Индии и Китая протекала примерно на одном уровне цивилизации. Между тем то, что произошло после XV в., великие географические открытия европейцев и их влияние на другие народы, заставляет нас поставить вопрос, чем было вызвано то новое и своеобразное в Европе, позволившее ей встать на этот путь развития, и какие события ее к этому привели. Этот вопрос становится основным вопросом всеобщей истории. Ибо на Западе произошел тот единственный, значимый, существенный для всего мира прорыв, чьи следствия привели к ситуации наших дней и чье окончательное значение все еще не проявилось полностью.
Основные моменты, послужившие предпосылками этого, следующие: пророческая религия иудеев была освобождением от магии, вещной трансценденции, освобождением столь радикальным, как нигде в мире, и хотя она была дана только на исторически ограниченное мгновение немногим народам, но, записанная, она взывала ко всем людям грядущего, умеющим слышать. Греки создали ясность различений, пластичность образов, последовательность в рациональном, до той поры нигде в мире не достигнутую, — христианство осуществило превращение внешней трансцендентности во внутреннее переживание — то, что было известно в Индии и Китае, — с той разницей, однако, что христианство связало это осуществление с имманентным миром и тем самым создало у своих последователей чувство постоянного беспокойства, поставив перед ними задачу христианского преобразования мира.
Однако начало великого прорыва относится к позднему средневековью. Все предыдущее и воспоминания о нем, вероятно, лишь предпосылки. Да и сам прорыв — не что иное, как новая трудноразрешимая загадка. Он отнюдь не являет собой четкое прямолинейное развитие. Когда в номинализме позднего средневековья возникли предпосылки современной науки *, то скоро после этого или даже одновременно с этим начались оргиастические «охоты на ведьм». Все те изменения, которые произошли в действительной жизни, когда человек обрел науку и технику, власть над силами природы и подчинил себе весь земной шар, резко контрастируют с этими страшными в своей реальности делами.