Общество любителей Агаты Кристи. Живой дневник
Шрифт:
21
В провинциальных кабаках еще встречаются старики, которые кричат бармену «Фин-а-лё!» – «Коньяк с водой!» – но мир все равно отходит от коньячной традиции: чтобы не говорили менеджеры по продажам в крупных коньячных домах.
Тенденция закономерна. Коньяк занимает место, достойное собственного качества, уровня.
Коньяк – напиток усложненный и праздный: и по изготовлению, и по манере употребления. Оба эти качества позволительны далеко не каждому. Особенно в нашу эпоху, которая не терпит ни полутонов, ни этой самой праздности. Поэтому коньяк остается напитком «узконаправленным», «для немногих».
Крупные дома, которые «стоят» на массовых продажах категории В.С., по-прежнему утверждают, что коньяк можно сделать «демократичным» и «доступным». Массовым. И дело только за тем, чтобы сменить образ напитка, дать ему современное толкование.
Не знаю.
Возможно, скоро коньяк и в самом деле будут разливать в банки и продавать через автоматы на вечеринках. По большому счету ничего фатального тут нет. От «романа» с коньяком не застрахован никто, и он может начаться «со льдом», в «пластике», и даже – черт его знает! – в банке. Во всяком случае, мой опыт, который стартовал в советскую эпоху с «Белого аиста» и «Слынчева бряга», подсказывает, что все возможно.
Речь о другом. О том, что исключительным, истинным коньякам тоже нужно менять образ. И в данном случае пример гигантов хорош как руководство к действию.
Слишком много лет коньяк рассчитывал на магию слов «французский», «контролируемое наименование по происхождению», «роскошь», «аристократия» и «Старый Свет». Слишком вычурны и старомодны их бутылки и графины. А между тем настоящий коньяк – его цвет, искристость и густота – говорит сам за себя. И не нужно развешивать стеклянные фижмы, чтобы украсить это высказывание. Бутылки лучшего дизайна – а они есть в домах «Шабасс», «Бовэн», «Хайн», «Луи Руайе» – лаконичны и функциональны, как фляжка.
22
В зарослях ивы приткнулась плоскодонка – уж не знаю чья. Я, балансируя, сел на корму. Отсюда Шаранта виделась в лучшем виде. Широкая и какая-то выпуклая, дымная, она закручивалась под ивами и уносила отражения в сторону заката.
Стоял вечер первого мая. В этот день в Дублине в состав объединенной Европы принимались новые страны. И нобелевский лауреат Шеймас Хини читал оду на великое событие в жизни Старого Света. В оде фигурировал источник с водой жизни, святые холмы и много другой бутафории. Но сам факт – поэт читает оду перед лицом царей Европы – как-то грел сердце.
Значит, все неплохо в лучшем из миров: так, опять же, мне тогда казалось.
Я машинально подергал веревку, и, к моему удивлению, она подалась. Лодку крутануло, подхватило. Она отошла от берега на пару метров, на мгновение замерла.
Как будто не верила, что ее отпустили.
И уж потом тронулась в путь.
Веревка с колышком тащились следом.
Так мы и плыли. Я в чужой лодке, колышек по волнам – мимо домов с красной черепицей. В воздухе пахло дымом и сеном. На сходнях старуха набирала воду и смотрела из-под руки. Одно время мчались на мопедах подростки и что-то кричали.
Но что?
Потом они отстали.
Я выпрыгнул из лодки, когда она проходила под мостом в метре от волнореза. Это случилось уже в Коньяке, ближе к вечеру. Когда совсем стемнело.
Она поплыла дальше, эта плоскодонка. И я долго смотрел ей вслед.
Как она кружилась на воде Шаранты – уверенно, размеренно, красиво.
И уплывала все дальше на запад.
По реке, которая впадает в Бискайский залив, который открывается в океан, который омывает мир – круглый и большой, как коньячная бочка.