Общество знания: История модернизации на Западе и в СССР
Шрифт:
Как говорилось, социал-демократов толкает в спину прошлое, а коммунистов притягивает будущее. История для социал-демократии не движение к идеалу, а уход от дикости, от жестокости родовых травм цивилизации капитализма — но без отрицания самой этой цивилизации. Это — постепенная гуманизация, окультуривание капитализма без его отказа от самого себя. Социал-демократия выросла там, где человек прошел через горнило Реформации. Она очистила мир от святости, от «призраков» и надежды на спасение души через братство людей. Демократия на Западе означала превращение общинного человека в индивида, который имел равное с другими право голоса («один человек — один голос»). Но он не имел социальных прав. Социал-демократия — движение
Огрубляя, обозначим, что коммунизм вытекает из идеи общины, а социал-демократия — из идеи общества. Социал-демократия уходит корнями в протестантизм, а коммунизм — в раннее христианство (к которому ближе всего Православие). Рабочее движение Запада, следуя принципам социал-демократии, завоевало многие социальные блага, которые вначале отрицались буржуазным обществом, ибо мешали Природе вершить свой суд над «слабыми». Хлебнув дикого капитализма, рабочие стали разумно объединяться и добиваться социальных прав и гарантий. Социал-демократия произвела огромную работу, изживая раскол между обществом и «расой отверженных», превращая благотворительность в социальные права. Только поняв, от чего она шла, можно в полной мере оценить гуманистический подвиг социал-демократов.
Но в России начинали совершенно с иной базы — с человека, который был проникнут солидарным чувством. Это иной культурно-исторический тип. Не было в России рабства, да и феодализм захватил небольшую часть России и на недолгое время, а капитализм быстро сник. Русский коммунизм исходит из совершенно другого представления о человеке, поэтому между ним и западной социал-демократией — пропасть. Но именно духовная, а не политическая.
Общинное сознание после Февраля 1917 г. и гражданской войны потянуло назад (или слишком вперед) — к коммунизму. Индивида не получилось, ребенок в советское время рождался именно с коллективными правами как член общины, а личные права и свободы надо было требовать и завоевывать.
Решение о смене названия партии с РСДРП(б) на РКП(б) было признанием того факта, что революция в России пошла не по тому пути, какой предполагали российские социал-демократы — она не «проскочила» социал-демократию, а пошла по иной траектории, не проходя через страдания капитализма. Идея народников (пусть обновленная) победила в большевизме, как ни старался поначалу Ленин следовать за Марксом.
С 60-х годов, в условиях спокойной и все более зажиточной жизни, в умах заметной части горожан СССР начался отход от жесткой идеи коммунизма в сторону социал-демократии. Это явно наблюдалось в среде интеллигенции и управленцев, понемногу захватывая и квалифицированных рабочих. Для этого были объективные причины. Главная — глубокая модернизация России, переход к городскому образу жизни и быта, к новым способам общения, европейское образование, раскрытие Западу. Советская Россия могла бы это переболеть, но в условиях холодной войны не вышло. Идеологическая машина КПСС не позволила людям увидеть этот сдвиг и поразмыслить, к чему он ведет. Беда в том, что левая интеллигенция, вскормленная рационализмом Просвещения, оказалась равнодушна к фундаментальным, «последним» вопросам. А обществоведы не смогли внятно объяснить, в чем суть отказа от траектории коммунизма и перехода к социал-демократии, который обещал осуществить Горбачев.
Есть ли это условие для такого перехода в России сегодня? Это — едва ли не первый вопрос, на который должно дать ответ новое «общество знания».
Говоря обо всех этих дискуссиях, мы не обсуждаем здесь правоту или ошибочность той или иной позиции, речь идет о том, что в раннем советском «обществе знания» властная элита вела интенсивную дискуссию по проблеме образа будущего.
Напротив, советская элита конца XX века утратила инструменты и навыки для войны «образов будущего». Она не только проиграла эту войну, но и отравила общественное сознание внедренными нам вырожденными образами-вирусами. Без преодоления этого дефекта в системе знания не выбраться из той экзистенциальной ловушки, в которую страна попала в 90-е годы, но преодоление идет очень медленно. Поражение этой части общественного сознания является системным.
Чрезвычайные периоды, кончаются ли они победой или поражением, дают очень ценную информацию о типе знания, которое генерирует и которым пользуется власть, и о социодинамике этого знания. Для проектирования нового российского «общество знания», строить которое придется из унаследованного от советской системы материала, изучать этот опыт надо обязательно. В принципе, все этапы жизненного цикла советского строя были чрезвычайными, просто инерция сознания помешала нам оценить то напряжение сил, которого потребовала от СССР «холодная война». Но, разумеется, самым наглядным является опыт Великой Отечественной войны и послевоенный восстановительный период.
Об этом времени написана большая литература, в том числе о том, какую роль в них играли разные составляющие «общества знания» (в частности, наука). Было бы очень полезно переработать эту литературу, дав системное представление именно о движении знания в чрезвычайных условиях советской системы.
В первой большой фазе развития советского «общества знания», до 60-х годов, это была система с исключительно высокой способностью к обучению. В ней доминировал и задавал тон культурно-исторический тип людей, которые были воспитаны русской революцией, в обстановке интенсивной духовной деятельности и необходимости непрерывно осмысливать новые ситуации, делать трудный выбор и принимать решения в условиях высокой неопределенности. Это был период повышенной когнитивной активности всех поколений и всех социальных групп. Алгоритм интеллектуальной активности мещанина, идеалом которого является сохранение статуса-кво, на тот период ушел в тень.
В 60-70-е годы, со сменой поколений и стабилизацией социального порядка, тип духовной деятельности и интеллектуальной активности изменился, все «утряслось» и произошла, по выражению Макс Вебера, «институционализация харизмы». Советское «общество знания» не справилось с задачей перехода к новой динамике без потери импульса. Сейчас, когда восстановление интенсивности и качества когнитивной активности и власти, и общества становится вопросом жизни и смерти государства, следует изучить опыт первой фазы советского периода. Выработанные тогда принципы и приемы работы «общества знания» в чрезвычайных условиях были найдены в рамках той же культуры, в ее фундаментальных чертах, что и сегодня. Эти принципы и приемы нам понятнее и доступнее, чем эффективные приемы «общество знания» США, Германии, Китая или Кубы — хотя и их, конечно, следует изучать и многому у них учиться.
Многие черты советского «общества знания», о которых идет речь, оформились уже в XIX веке, но были доработаны в социальных условиях советского строя (можно сказать, им были «обучены» массовые слои общества). Они связаны между собой, их можно излагать вразбивку, а системное представление требует еще исследований. Вот что можно выделить в первом приближении.
Первое качество — повышенный интерес и внимание к критическим точкам и пороговым явлениям. Это — стремление найти тот нервный узел проблемы (ту «иголку Кащея»), развязав который можно срезу решить проблему, грубо, в главном. Это напряженное внимание к срывам непрерывности привело Менделеева к открытию периодического закона, Вернадского к его биогеохимическим идеям, которые тогда казались прозрениями, к открытию цепных реакций и немыслимым экспериментам Н. Н. Семенова, к теориям горения и взрыва Ю. Б. Харитона и т. д. Это был особый взгляд на реальность, в нем было что-то от средневекового мышления — как будто преодолевалось разделение «субъект — объект». От доиндустриального мастера и донаучного мыслителя этот взгляд был перенесен и укоренился в индустриальном и научном обществе России фазы подъема.
Этот взгляд привился и в способе мысли и дела государственной власти и ее подсистем. Он ярко проявился в мышлении и планировании военного командования после того, как оно освоило рациональность самой совершенной по тем временам военной машины Германии. Ведь СССР начинал войну с командным составом, над сознанием которого довлела инерция представлений Первой мировой и Гражданской войн, а германская армия на полях Европы уже выработала парадигму войны другой эпохи. Скорость обучения и творческого развития парадигмы была у Советской армии исключительно высокой.