Обсерватория в дюнах
Шрифт:
Тогда я решил во что бы то ни стало поговорить с президентом наедине. Только я стал раздумывать, как бы это устроить, секретарша доложила, что машина ждет и ему пора ехать.
Президент взглянул на часы и заторопился.
– Простите, я должен быть сегодня...– он назвал какой-то научно-исследовательский институт,– а туда ехать более часа!
Он обещал разобрать наше заявление в самом срочном порядке и заверил, что во всяком случае насчет директорства Вадима Петровича Праведникова мы можем не беспокоиться, это, конечно, анекдот. «Невеселый
Мы простились и вышли из кабинета. Но в коридоре я незаметно отстал и тут же юркнул обратно в кабинет. Секретарша не остановила: наверное, решила, что я забыл что-нибудь. Президент надевал пальто и удивленно взглянул на меня.
– Я очень прошу вас,– торопливо начал я (при этом я, кажется, покраснел и на носу у меня выступили капельки пота),– возьмите меня с собой!
– С собой?
– Ну да, в автомобиль! Довезите меня, пожалуйста... Меня вам не представили... Я – пилот-аэронавт из аэрологического отдела обсерватории. Мне бы хотелось с вами проехаться.
Президент академии как-то странно взглянул на меня, крякнул, но не решился отказать: деликатный, должно быть, человек. Он молча пошел вперед, а я за ним, решив, что молчание – знак согласия.
К счастью, наши не видели меня, а то еще отозвали бы. Они, верно, искали меня в коридоре и на лестнице, а мы спустились другим ходом.
Президент хотел сесть рядом с шофером, но я умоляющим тоном попросил его сесть рядом со мной, а то мне, дескать, будет трудно говорить.
– Говорить?
– Мне крайне необходимо поговорить с вами, потому я и решил ехать в этот институт. Вы сказали: больше часа ехать... все успеем переговорить.
– Ах, вот что!
И вот мы говорим, то есть, собственно, говорил один я, а президент слушал, сначала молча, потом заинтересовался и стал понемногу задавать вопросы. За полтора часа дороги я рассказал академику все, что хотел рассказать. О первом появлении Филиппа Мальшета на маяке, как он писал проект дамбы через море, с ненавистью поглядывая на сыпучие пески. Как он навсегда захватил каспийской проблемой Лизоньку, меня и Фому. О наших двух экспедициях, о том, как Филипп боролся за свою мечту словом и делом. О дружбе Турышева и Мальшета, его ученика и последователя. Напомнил, как Мальшет добивался открытия Каспийской обсерватории. Подробно остановился на приезде профессора Оленева и на стычке между Мальшетом и Евгением Петровичем.
Кстати, я высказал все, что думал о самом Оленеве, кабинетном ученом, боящемся, что климатическая теория Турышева, рожденная самой жизнью, опровергнет или умалит его мертворожденные научные теории.
– Гм! В результате плохой организации перелета у Оленева разбилась дочь...
– Марфенька разбилась не из-за плохой организации... Мы с ней вместе сами готовились к перелету через Каспий... Она моя жена.
– Дочь Оленева – ваша жена?
– Ну да... И она нисколько не винит ни Мальшета, ни Христину Финогееву. Наоборот, очень любит и уважает их. Христина Савельевна живет с нами, как член нашей семьи.
– Так это вы своего тестя так?– рассмеялся президент.
Я рассказал историю Христины (она произвела большое впечатление на президента, еще большее на его шофера – он так заслушался, что чуть не проехал нужный поворот). И как Мальшет читал ей антирелигиозные лекции, кажется успешно. И о капитане «Альбатроса» Фоме Шалом рассказал я, о его верной любви к Лизоньке, их свадьбе и рождении сына. И рассказал все о Глебе Львове.
Машина мягко остановилась возле огромного двухэтажного здания в густом лесу.
– Вы подождите меня, Яков Николаевич,– сказал президент, потрепав меня по руке,– можете пока пообедать, здесь неплохая столовая. На обратном пути мы продолжим нашу беседу.
Пообедали мы вдвоем с шофером.
Ждать пришлось долго, около трех часов. На обратном пути я живо рассказал о работе нашего директора обсерватории, когда он одному дает срочную работу, другого распекает, с третьим выясняет всякие текущие вопросы. О его страсти к науке, о том, что он не боится никакой, самой черновой работы: ходил в море на «Альбатросе», сам лично участвовал в перелете через Каспий на моем аэростате и даже лаборанта не взял – все наблюдения сам выполнял.
– Он такой прямой и принципиальный – Филипп Мальшет!– горячо уверял я.– В принципиальных вопросах он никому не уступит, будь это хоть не знай какой мировой авторитет, хоть глава правительства.– Хоть президент академии!– хохотнул академик.– Что верно, то верно! Он меня раз выругал, потеряв терпение.
– О! А кто был прав?
– Я, разумеется!– лукаво ответил президент, и мы все трое весело рассмеялись.
Президенту, наверное, надоело слушать похвалы Мальшету, и он стал расспрашивать обо мне самом, о Марфеньке. Он очень жалел мою жену и обещал прислать к нам самолетом хорошего хирурга. Его очень заинтересовали также мои книги, и он даже записал в блокнот их названия.
Академик тепло попрощался со мной и ссадил меня по моей просьбе возле станции метро «Калужская».
Сияющий, я вернулся в гостиницу и ничего не сказал Барабашу (Турышев ночевал дома).
Я был убежден, что теперь Мальшета у нас не отнимут.
Через два дня, закончив кое-какие попутные дела, мы выехали домой. К тестю я так и не сходил: просто не мог. Письмо опустил в почтовый ящик.
Глава шестая
СИГНАЛ БЕДСТВИЯ
Дома у нас я застал Лизу с маленьким Яшкой. Марфенька и Христина пригласили ее погостить, пока не возвратится «Альбатрос». Что-то в этот раз Лиза очень беспокоилась за Фому.
Все очень мне обрадовались. Крику, смеху, поцелуям не было конца. Даже Яшка мне улыбнулся. К моему удивлению, Марфенька очень с ним подружилась. Днем, когда Лиза с Христиной уходили на работу, Яшку оставляли с Марфенькой. Она сама пеленала его, пела ему песни, а когда он засыпал, осторожно укладывала на подушку к стенке.