Обсидиановый нож (сборник произведений)
Шрифт:
Командир сидел в своем кресле — посреди рубки, — сутулил широченные плечи. Его спокойная и свободная поза тоже была многозначительна — своей нарочитостью. Динамик тихо репитовал пассажирское оповещение: «Угроза метеоритной атаки, всем к моменту ноль от пятидесяти быть в амортизаторах! Отсчет. Пять-десят… Сорок-девять…»
— Займешь каюту Шерны? — спросил командир.
— Есть, — сказал Хайдаров.
— Это не приказ. Можешь в моей.
— Я бы остался здесь, — сказал Хайдаров. — Разреши взять скафандр Шерны и вернуться.
— Со-рок, — отсчитал Оккам.
— Не разрешаю, — сказал Уйм.
— Есть. Номер каюты?
— Седьмая, — командир отсалютовал Хайдарову, двинул рычаг кресла, и оно, шипя, развалилось в перегрузочное положение.
В пассажирском модуле голос машины гремел, как голос рока. От комингса рубки Хайдаров
Крепко давило по оси икс, то есть от груди к спине, и по этой своей мысли, что «ускорение по оси икс», а не просто «на грудь», Хайдаров понял, что ускорение больше трех. Скорее всего — четыре с десятыми. Корабль уходил с орбиты со всей возможной поспешностью.
Любопытно, куда мы жмем, подумал Николай. На ближнюю к Земле орбиту, чтобы уйти на ту сторону, загородиться планетой от метеоритов? Он лежал с закрытыми глазами, стараясь не сосредоточиваться на своих ощущениях. Представлял себе, как несется корабль — боком, опустив нос к Земле, изрыгая кормою бесцветное пламя, и по всему корпусу перебегают, как синие змейки, тлеющие разряды. Откуда вот взялись эти бесконечные метеориты… Вроде бы не сезон. Первый пришел три часа назад, то есть градусах в пятидесяти отсюда. Поток? Похоже на поток. Тем более не сезон. А как лихо Марта Стоник придумала насчет «космической пули» — на что только не пойдет влюбленный, чтобы привлечь к себе внимание! Космос. Чего он только не вытворяет с людьми. На Земле такая женщина, как Марта, не влюбилась бы в Уйма. Проблема просто не возникла бы. Там все просто — перманентный психологический контроль: у каждого свой канал связи с машиной-контролером, и любой сильный импульс мгновенно фиксируется. У Марты был, наверно, свсрхсильный, когда она знакомилась с Уймом. Для первой встречи с пассажирами командир надевает парадную каскетку, белую с золотом — нелепость, в сущности. Дикарство, но пассажирам нравится. Да, сверхсильный импульс, сигнал опасной потери равновесия, плюс, несомненно, ощущение боязни и неуверенности в себе. На Земле ГСПК ответила бы транквилизирующим [2] воздействием, импульс был бы подавлен, еще не пройдя в сознание, и ничего бы не осталось, кроме легкой неприязни при следующей встрече Марты с объектом, то есть с Грантом Уймом. Лихая штука, эта ГСПК, «Глобальная система психического кондиционирования». Величайшее творение человечества, как мы старательно внушаем себе и окружающим… Эх, ты, скептик, поддел себя Николай. Такому скепсису цена грош. Люди-то счастливы. Поди теперь отыщи настоящего, добротного сумасшедшего — для демонстраций студентам приходится пускать видеозаписи… Экая привычка к бесплодным умствованиям! ГСПК — факт действительности, столь же значимый, как научно-промышленный комплекс планеты. Бессмысленно теперь рассуждать о негативных сторонах психического кондиционирования — без него уже нельзя обойтись. Без него все развалится. Три поколения выросли в перине душевного комфорта. Импульсы страха, неуверенности в себе, запретных влечений, агрессивности — подавляются. Побуждается творческая активность, тонко компенсируется недостаток отрицательных эмоций: страха, неуверенности в себе и прочего…
2
Транквилизация — успокаивающее воздействие
…И все прекрасно, подхватил Николай Хайдаров. Я сам толковал об этом тысячу раз или чуть побольше, и в это верю — да-да, верю и сознательно применяю этот гнусный теологический оборот, потому что знать я не могу, и никто не может, потому что знание невозможно без эксперимента. А чтобы проверить, полезна ли ГСПК, надо одну половину человечества изолировать от другой этак лет на двадцать. И в одной половине применять кондиционирование, а вторую оставить жить, как трава растет, и сравнивать количество самоубийств, психических расстройств, количество язвенников и гипертоников, и еще разводов, несчастных случаев на дорогах и бог знает чего. Это невозможно, и не только из-за того, что никто не пойдет на эксперимент с четырьмя миллиардами человек. Даже не потому, что взамен одного человечества мы получим два, и неизвестно, к каким конфликтам это приведет. Просто эксперимент не будет чистым — ГСПК уже есть, это, повторяю, капитальнейший факт действительности, и его нельзя изъять из действительности. Может быть, нам лучше жилось бы и без водопровода и канализации — если бы мы не знали о таковых. Но попробуйте сегодня выключить водопровод! Ох, не пожелаем мы умываться в канаве… А заставь нас — вот тут количество самоубийств и возрастет в эн раз.
Однако мы ускоряемся и ускоряемся — куда же мы это? Словно удираем. Не от чего-то, а от кого-то. Космические снаряды — эк загнула! Однако минут пять уже давит… В амортизаторе, как известно, чувство времени нарушается.
Он покашлял, прочищая горло, и позвал:
— Оккам, я Николай. Соедини с рубкой, видео, — и вдвинул экран между собой и пустым лицом скафандра.
Сейчас же он увидел командира. Грант Уйм смотрел куда-то, подняв голову, выставив подбородок. Рот его был по-старушечьи поджат. Он покосился на Хайдарова и опять уставился вперед и вверх. Буркнул:
— Как ты там, куратор?
— Спасибо, командир, — сказал Хайдаров. — Что происходит?
Командир смотрел не вперед, а назад, на кормовой сектор внешнего обзора, — за его затылком маячили стойки штурманского пульта, «условного носа» рубки.
— Происходит, происходит… — невнятно проговорил Уйм. Звонко, резко спросил: — Дистанция?
— Уменьшается, командир, — ответил голос Краснова.
— Рабочее тело?
— Главные баки в нуле. Досасываем припуск.
Такэда, понял Хайдаров. Ну и жаргон у инженеров, вяло подумал он, еще чувствуя себя лицом безответственным — пассажиром, покойно лежащим в амортизаторе. Ну и жаргон… И вдруг он понял, и словно выпрыгнул туда в рубку: «Дистанция уменьшается»! За нами гонятся? Кто-то — а не что-то? Не может быть. Не может быть. Это же только говорится, что в космосе может случиться все.
Он был изумлен, как никогда в жизни, но еще не верил своему изумлению. Казалось, он чего-то не понял.
Не отрывая глаз от кормового экрана, командир распорядился:
— Двигателям — стоп. Оккам! Ось кормы держать на неизвестном объекте… Экипаж! Пассажиры! Состояние номер один!
Неизвестный объект?! Хайдаров прямо-таки чувствовал, что у него отвисает челюсть — от изумления, — и в то же время, как автомат, отбросив экран видео, впрыгнул в скафандр: башмаки, перчатки, шлем, застежка, готово — он повис внутри капсулы, Ага, невесомость… Он поспешно перевернулся и лег на место, приняв положение, предписанное пассажиру состоянием номер один. И немедля вернул экран на место.
— Оккам, панораму! Рубку!
В рубке была суета — Жермен и Уйм еще влезали в скафандры. Краснов неподвижно сидел в своем левом кресле, уже одетый в скафандр, с номером. Хайдарова это поразило — экипаж «Мадагаскара» был верен уставу буквально до конца. На дисках скафандров зажглись личные номера: Уйм — первый, Краснов — второй, Жермен — четвертый. Краснов развернул кресло и уставился туда же, куда и Уйм. Жермен сидел спиной к ним, держа растопыренные пальцы на пульте.
— Оккам, кормовой экран! — вскрикнул Хайдаров и онемел.
Он увидел что-то. Сквозь ситаллит шлема, на маленьком мутном экранчике он увидел кормовой экран рубки, а на нем нечто, закрывающее Солнце. Будь оно чуть левее, Николай бы не понял, что «неизвестный объект» закрывает Солнце, но сейчас он мог видеть несколько протуберанцев: левый сегмент короны, выбивающийся словно из-под черного одеяла.
Голос командира спросил:
— Киоси! Параметры объекта?
— Все по-прежнему. Полностью непрозрачен.