Обвенчанный с пространством и временем

Лейбер Фриц Ройтер

Была ночь, небо заволокли низкие тучи, и порывистый ветер швырял в лицо колючий дождь, но света на улицах было достаточно, чтобы разглядеть все вокруг. Ги увидел, что на нем какая-то темно-серая униформа, неудобная и грубая на ощупь и безо всяких знаков отличия. И был он не один: на крыше находилось еще довольно много людей, которые, как и он сам, жались к стенам — по одиночке, парами или небольшими группками, но ему никак не удавалось их хорошенько рассмотреть. На протяжении всего

сна он так и не мог взглянуть кому-нибудь из них в лицо или перекинуться с кем-либо словечком, хотя позднее даже ощутил в этом определенное удобство или, по крайней мере, чувство уверенности в том, что находится и двигается бок о бок с кем-то одним из них. Все они, как и он, носили точно такую же серую униформу; правда, на некоторых она была чуть светлее, но вблизи это различие было незаметно.

В основном люди вели себя очень тихо и, как ему казалось, следили друг за другом. Порой отдельные группы быстро двигались вдоль стены и снова замирали. Если кому-то из них требовалось перелезть через центральную стену, он делал чуть ли не бросок, но старался при этом не привлечь к себе внимание. Ги поразило их сходство с солдатами, упражняющимися в коротких перебежках по обстреливаемой пересеченной местности.

Ему вдруг ужасно захотелось делать то же самое. Он тоже стал перебегать и переползать, пытаясь проявить максимум сноровки и осторожности. Когда это желание пропадало, он замирал на месте, где случалось в тот миг оказаться, один или рядом с другими, но всегда старался держаться ближе к стене. Он говорил, что это походило на музыкальную игру, с той лишь разницей, что не было музыки, приглашавшей к началу или окончанию.

Ориентиром служил лишь собственный импульс.

Ги заприметил, что солдаты, которые были в светло-сером, всегда двигались в одном направлении — вдоль и вокруг стены, в то время как сам он и другие, в темном, пробирались им навстречу. Когда противостоящие группы сближались или проходили-пробегали мимо друг друга, чувство опасности усиливалось. Как только светло-серые приходили в движение, Маннинг, особенно если он оказывался один у стены, весь съеживался и вбирал голову в плечи, томимый жутким предчувствием, что один из солдат окажется у него на спине, или, что было почти то же самое, коснется его.

Но если это все-таки случалось, он не испытывал ни боли, ни потрясения, как того можно было ожидать, а просто наступал перерыв в сновидений, и все исчезало, после чего он снова оказывался в той точке, откуда началось сновидение. И снова повторялись эти жуткие ползки и броски. Во влажной ветреной темноте — перебежки плечом к плечу навстречу друг другу безликих солдат в одинаковой серой униформе, и больше ничего.

И лишь когда он окончательно

освоился и слился с этой темно-серой массой и солдаты вдруг стали исчезать парами, он понял, что является участником игры в трик-трак, которую ведут живые люди. И тут, когда он уже ожидал своей неизвестно когда последующей очереди отчалить от этого берега, его охватил страх. И еще он почувствовал на себе давление.

На последних своих словах Джек даже щелкнул пальцами.

— Давление! — воскликнул он. Вот слово, которое я никак не мог вспомнить. Однажды, не припомню теперь в связи с чем, но точно знаю, что не в связи с трик-траком, а скорее с научной фантастикой, о которой мы с ним толковали, Маннинг спросил меня, испытывал ли я когда-нибудь чувство, будто нахожусь под прессом, который вот-вот выдавит меня из мира, выстрелит мной, словно семечком от яблока…

— …Или растворит во времени-пространстве, — пробормотала Джоан.

— Нет, серьезно, Джоан, — спросил Джек, — как может возникнуть нечто, подобное сознанию «раствориться»в материальном мире?

Сознанием обладает все, даже атомы, иначе реальность разбалансируется. Так сказал однажды Маннинг. И еще он сказал — я это хорошо запомнил, — что человеку всегда нужно держать наготове чемодан со всем необходимым на тот случай, если он получит сигнал к отбытию. Вот только не помню, сказал ли он, что последует при этом собственному голосу.

Тут заговорил мистер Брин. До сих пор он только слушал, и с лица его не сходило напряженное выражение озабоченности.

— Мне кажется, какой-то чемоданчик всегда стоял в изножье его кровати, а сейчас его нет, — так он закончил, нисколько, однако, не успокоившись.

— После того как вы нашли его ключи, — сказал Джек, обращаясь к нему, — я поднялся наверх и обыскал каждый дюйм крыши. И обнаружил три предмета, которые скорее всего принадлежали Маннингу, — игральную фишку, крышечку от бинокля и пакетик с пятью спичками — по две вместе с каждой стороны и одна посередине.

— Нас здесь как раз пятеро, — крякнул Брин. Он тронул висок и моргнул. — Я же знал, что вспомню, — виновато признался он. — Ключи лежали на каком-то клочке бумаги. Вслед за ключами я хотел было поднять и бумажку, но тогда как-то не подумал, что она может пригодиться, а тут дунул ветер, и ее понесло по краю крыши. Я заметил, что один край бумажки неровный — она, верно, была вырвана из блокнота со спиралью. Мне показалось, на ней было что-то написано печатными буквами.

Все переглянулись и, словно сговорившись, направились на крышу. Как раз всходила луна-одиночка, еще ее зовут Нахлесткой, потому что она один год объединяет с другим.