Обвинение в убийстве
Шрифт:
Гутьерес закончил за него:
– Нам стыдно.
– Теперь, – сказал Харрисон, – мы занимаемся делом вплотную.
– Спасибо. Я оценил.
Они еще немного потоптались, потом по одному вышли вперед, чтобы пожать Тиму руку. Это была глупая формальная церемония, но Тим был тронут.
Полицейские прошли обратно по дорожке, а потом патрульные машины увезли их одного за другим. Тим и Дрей наблюдали за процессией, пока последняя машина не исчезла из виду.
Следующие сорок восемь часов были долгими и мучительными. Звонки родственникам
Кинделл, который по понятным причинам не просил выпустить его под залог, отказался от подготовительного этапа и потребовал быстрее провести предварительное слушание. Дрей узнала, что защитник подал ходатайство, чтобы добиться признания несостоятельности доказательств. Она подняла шум и позвонила в офис окружного прокурора, но ее заверили в полной бесперспективности подобного ходатайства. Дрей объяснили, что защитник постоянно подает ходатайства просто для профилактики, и даже хорошо, что он так основательно взялся за дело: у него репутация крикуна, а последнее, что им нужно, – это чтобы Кинделл после завершения процесса подал жалобу на неэффективные действия предоставленного государством адвоката.
Тим и Дрей пытались утешить друг друга, обнять, скорбеть вместе, но боль одного лишь усиливалась страданиями другого и ощущением собственной бесполезности, неспособности помочь.
Они начали держаться друг от друга на почтительном расстоянии, как квартиранты. Они часто дремали, но всегда отдельно друг от друга, и редко ели, невзирая на массу различных пластиковых емкостей со всевозможными яствами, поставляемых соседями и друзьями. Когда им все-таки случалось разговориться, это были короткие вежливые фразы – пародия на семейную жизнь. Один только вид Дрей вызывал у Тима острые уколы стыда за то, что он не может сделать для нее больше. Он знал, что в его лице Дрей видела отражение собственного опустошения.
В офисе окружного прокурора их уважительно держали в курсе дела, хотя и проявляли осторожность, не раскрывая деталей. Из бесед с коллегами Дрей умудрялась по кусочкам собирать информацию о ходе расследования Гутьереса и Харрисона и узнала достаточно, чтобы понять, что они отбросили версию о сообщнике.
Мысли Тима с навязчивым постоянством возвращались к гаражу Кинделла. Он вновь и вновь прокручивал в голове все, что видел, – каждую деталь, начиная со скользкого, закапанного маслом пола и заканчивая резким запахом растворителя для краски.
«Я не должен был ее убивать».
«Он не…»
Эти восемь слов открывали бездну сомнений. Боль неведения почти сравнялась по силе с болью утраты. Джинни была мертва, но через что ей пришлось пройти и кто нес за это ответственность? Кинделл сказал достаточно, чтобы удовлетворить детективов и окружного прокурора, но Тим знал, что им еще предстояло узнать, какими были на самом деле последние часы жизни его дочери.
В среду вечером они с Дрей поехали прокатиться на машине. Это был их первый совместный выход со дня смерти
– Машина Гутьереса, – пробормотала она.
Тим повернул на стоянку. Дрей взглянула на него, скорее с любопытством, чем с удивлением.
Они нашли Гутьереса в баре, он играл в бильярд с Харрисоном. Гутьерес кивнул, приветствуя Дрей и Тима, потом заговорил мягким тоном, которым теперь с ними разговаривали все:
– Ну как вы, ребята? Держитесь?
– Спасибо, все в порядке. Можно вас на минутку?
– Конечно, Рэк. Не вопрос.
Вслед за Тимом и Дрей детективы вышли из бара на стоянку.
– Ходят слухи, что вы прикрыли версию о сообщнике, – сказал Тим.
– Она не подтвердилась.
– Вы проверили эпизоды, по которым привлекался Кинделл? Тогда у него был сообщник?
– Мы плотно сотрудничаем с окружной прокуратурой, но не нашли никаких доказательств того, что там был кто-то еще. Мы отработали все версии. Вы прекрасно знаете, что мы не можем посвящать в дела следствия родителей жертв.
– Поздновато ты об этом вспомнил, – вставила Дрей.
– Вы не можете быть объективны. Не видите перспективы.
– Как вы нашли тело Джинни? – спросил Тим. – Ведь устье реки – достаточно отдаленный уголок, не так ли?
Харрисон резко выдохнул; в холодном воздухе изо рта у него шел пар:
– Анонимный звонок.
– Мужчина или женщина?
– Послушай, мы не обязаны…
– Это был мужской голос или женский?
Гутьерес сложил руки на груди, раздражение в нем начинало перерастать в злость:
– Мужской.
– Вы отследили его? Записали на пленку?
– Нет, звонок был сделан на номер одного из детективов отделения.
– Не на номер 911? Не к диспетчеру? – спросила Дрей. – Кто мог знать личный номер?
– Кто стремился прикрыть свою задницу, – сказал Тим. – Кто-то, кто опасался быть обвиненным в соучастии или боялся, что его вычислят по звонку. Например, сообщник.
Харрисон сделал шаг вперед, вплотную подойдя к Тиму:
– Слушай-ка, Фокс Малдер, ты себе даже не представляешь, сколько анонимных наводок мы получаем. Это не означает, что парень замешан в убийстве. Это мог быть условно-досрочно освобожденный, испуганный ребенок, который не захотел впутываться в мокрое дело, или бомж, нюхавший клей.
– Точно, у всех бомжей-токсикоманов, подсевших на клей, есть личные номера детективов мурпарского полицейского участка, – заметила Дрей.
– Номер есть в справочнике.
– Бомж с телефонным справочником, – сказал Тим.
– Эй, послушай, ты упустил свой шанс разобраться с этим делом. Мы тебе давали этот шанс. И знаешь что? Ты хотел, чтобы все было честно, по закону. Ладно, хорошо. Мы уважаем твое желание. Но это значит, что теперь ты не контролируешь ситуацию. Вы – родители жертвы и не должны и близко подходить к этому делу, иначе мы обвиним вас в воспрепятствовании следствию. Ваша дочь мертва, и мы поймали подонка, который ее убил. Дело закрыто. Возвращайтесь домой и утешайте друг друга.