Объявления заброшенного полустанка
Шрифт:
Три дня спустя, почти потеряв человеческий облик, Санёк нёс бессменную вахту на засаленном матрасе. Водка была давно выпита, нехитрая снедь – или съедена, или заветрилась настолько, что от её вида у Саньки подкатывала тошнота. В такие дни не лезет уже курево, тарелки набиты яростно сплющенными бычками, по краю стакана осоловело ползёт муха, даже часы тикают как-то скомканно и рвано, вторя пульсу – и нет других развлечений, кроме картинок в телевизоре.
Выбор на старом кинескопном телеке был невелик: пара центральных да пробивавшийся через помехи и шумы канал индийских
На сей раз c экрана на него смотрела молодая, лощёная дикторша в декольте из серии «смотри в мои умные глаза» и что-то вещала поставленным уверенным голосом, вбивая слова в зрительский мозг c интенсивностью пневмомолота. «Хороша кобылка, не поспорить», – Саня масляно и пьяно ухмыльнулся и полез рукой в штаны, осматривая изгибы ведущей, которую наконец-то показали в полный рост.
– Наша страна никому не позволит вмешиваться в свои дела. Если кому-то (глубокомысленное закатывание глаз) кажется, что они могут диктовать нам свои условия, то им только кажется. Нашей стране есть чем ответить, – продолжала вдохновенно вещать диктор.
«Сука, чёртова сука, кукла безмозглая, ты хоть понимаешь, o чём говоришь?!» – Саня брезгливо выдернул руку из штанов, схватил стакан и швырнул его в телевизор. На обоях расплывалось кроваво-красное пятно, но телевизор остался невредим.
«Что ты знаешь o нашей стране, подстилка?! Ты свою жопу по массажам тайским таскаешь, на лексусе катаешь, a загорать, поди, в Ниццу возишь?» – бесновался одинокий мужчина в заляпанной майке. Стаканом он не ограничился: на пол полетели тарелки, бутылки, корки хлеба; жалобно трещала разбиваемая мебель. Всё, чего он хотел – чтоб эта сочащаяся своей значимостью дешёвка заткнулась, прямо сейчас, в эту же секунду, чтоб не могла произнести больше ни звука, никогда.
Бешенство отпустило Санька так же быстро, как и настигло. Он поднял c пола выцветшую фотографию, бережно смахнул c неё осколки и крошки, и начал внимательно вглядываться, будто увидел впервые. Пятеро молодых ребят, a вот и он, второй c края, мало похожий на себя нынешнего, разве что те же сросшиеся брови. На обороте почти стёршаяся надпись его рукой: «Грозный, март 1995 года».
Горло перехватил спазм, рот наполнился горькой слюной, a глаза защипало от слёз.
«Услуги нарколога. Лечу алкогольную и наркотическую зависимость, вывожу из запоя. Возможен выезд на дом»
Калмычиха c демонстративным отвращением осмотрела последствия Саниного загула: везде валялись бутылки, окурки, объедки, на стене над телевизором багровело пятно. «Не кровь, – сразу поняла проницательная женщина, – видать, в телевизор швырял, что под рукой было».
Саня, опухший, c красными глазами и трясущимися руками, сидел на колченогом стуле.
– Всё, бабка, хорош, c тобой невозможно в молчанку играть, всё равно победишь. Не пью я, c утра самого не пью, вот те крест.
– Да вижу, что не пьёшь, эк тебя трусит. Опять водки палёной по дешёвке набрал, как здоровья-то только хватает?
– Хватает, как
– Дурак ты, Беда, – примирительно вздохнула старуха, на всякий случай показывая в кармане фигу на все четыре стороны света, – нельзя удачу свою испытывать, аукнется. Ладно, подь ближе к столу, лечить тебя буду.
– Может, не надо, а? Может, я сам как-нибудь и без твоего лечения не помру?
Но Калмычиха молча и непреклонно доставала из мешка какие-то банки, тряпицы, a под конец водрузила на стол кастрюльку, источавшую такой аромат, что Саня больше не мог говорить: рот наполнился слюной.
– Так, вот тебе настой, выпей, a этим зажуй. Что закашлялся, как пацанёнок? Это спирт на травах и кореньях. Сама собирала, – c гордостью поведала старуха. – Не боись, мухоморов там нет, я хоть и ведьма, но порядочная!
– Точно ведьма, – Саня утёр грязной гимнастёркой выступившие слёзы.
– A теперь налегай на щи, да не торопись, a то вывернет, мне за тобой только подтирать ещё не приходилось.
Саня чувствовал, что его тело постепенно возвращается к жизни. Уж что-что, a похмелять Калмычиха умела виртуозно. Может, оттого, что и сама порой пивала так, что даже мужики уважительно прицокивали языками: «Во девка, полтора вершка ростом, a пьёт что генерал полковой». Пила Калмычиха и во время беременности, и, хотя меру знала, останавливаться не собиралась. Да и кто бы ей запретил? Из-за её скверного и вспыльчивого характера односельчане не желали с ней связываться, а об отце ребёнка никто и не знал.
– Ну что, легче тебе, непутёвый? – бабка проворно убирала со стола, сносила посуду к раковине, попутно откладывая бутылки, которые намеревалась сдать.
– Да, Гиляна, спасибо, – пробормотал осоловевший мужчина, растянувшись на тахте.
– Никогда, слышишь, никогда не называй меня этим именем! – Калмычиха начала яростно звенеть посудой, но Сане было всё равно: впервые за неделю он провалился в глубокий и спокойный сон без кошмаров.
«Культурный досуг в окружении прекрасных барышень. Баня “Забавушка”, телефон +7-……..»
Промозглый питерский ветер разыгрался не на шутку, крадя последние листья у оголившихся деревьев, раскачивая плохо закреплённые знаки дорожного движения. Он пытался содрать криво наклеенное объявление с доски информации возле нового жилого комплекса элитной застройки. Объявление и впрямь выглядело чужеродно на фоне окружающей прилизанной и благообразной обстановки – аляповатое, отпечатанное на дешёвой бумаге, чуть поплывшее от натиска непогоды.
Андрей решил помочь ветру и оторвал листок, удивившись, c какой лёгкостью это вышло. Будучи воспитанным истинной аристократкой-бабушкой, он привычно сунул смятую бумажку в карман, дабы не мусорить. «Ах, Андрэ, помни, что мы – прямые потомки дворян, веди себя подобающе», – постоянно одёргивала его бабушка. И он вёл, вёл себя прилежно, надеясь заслужить скупую похвалу.