Обычный человек

Рот Филип

— А дом у нее есть? — спросил его Кларенс.

— Я не знаю, — ответил он, — наверно, да.

— Вот и ходи к ней домой, — сурово отрезал босс и вышел вон.

Но они уже не могли остановиться — они продолжали заниматься любовью день за днем и в том же месте, где начали, несмотря на то, что риск был подобен выступлению гимнастов на трапеции под куполом цирка и они оба могли все потерять. Весь день они находились так близко друг от друга, что остановиться было невозможно. Они думали только об одном: как она встанет на колени посреди его кабинета, а он, задрав ей юбку и схватив ее за волосы, стащит с нее трусики и войдет в нее со всем неистовством мужской силы, пренебрегая опасностью и не думая о том, что их могут застукать.

Вскоре он уехал на съемки в Гренаду. Он руководил проектом и вместе с приглашенным фотографом занимался кастингом: ему нужно было отобрать десять девушек для рекламы полотенец — предполагалось, что они будут позировать перед камерой на фоне небольшого озера в тропическом лесу. Каждую модель собирались облачить в короткую тунику, а на голове у каждой девушки, как будто

она только что помыла голову, должен был красоваться тюрбан, скрученный из полотенца заказчика. После того как все обо всем договорились и идея была одобрена начальством, он сел в самолет, выбрав местечко, где бы ему никто не мешал, подальше от остальных, чтобы во время полета спокойно почитать и немного вздремнуть.

Самолет совершил посадку на Карибах, и он, спустившись на землю, отправился в зал ожидания; оглядевшись по сторонам, он увидел девушек, приглашенных для съемки, и, поприветствовав их, повел всех к другому самолету, поменьше, на котором они довольно быстро долетели до пункта назначения, где всю группу уже поджидало несколько автомобилей, и он, выбрав одну из малолитражек, напоминавших джип, сел в нее вместе с одной из моделей, приглянувшихся ему больше других еще в тот день, когда он проводил отбор и нанимал девушек на работу. Она оказалась единственной иностранкой из всей компании молоденьких американок, приглашенных на съемки, — датчанка по имени Мерете, и ей уже минуло двадцать четыре года — по возрасту она была самой старшей: всем остальным едва исполнилось восемнадцать-девятнадцать. Кто-то сидел за рулем, Мерете устроилась посередине, а он оказался сбоку, у окна. Уже наступила ночь, и на улице было очень темно. Они сидели рядом, тесно прижавшись друг к другу, и он обнимал ее за плечи. Не успела машина тронуться с места, как его большой палец оказался у нее во рту, и он, сам не понимая, что происходит, подверг новому испытанию свой брак. Тот юный романтик, который когда-то решил ни за что на свете не жить двойной жизнью, теперь будто разрубил себя пополам.

Они прибыли в отель, и он пошел к себе в номер, где большую часть ночи провел без сна, думая о Мерете. На следующее утро, когда они встретились, она сказала ему: «А я вас ждала». Все произошло очень быстро, и роман был бурным. Весь день они снимали рекламный ролик у озера, затерявшегося в глубине леса, и работали до ночи не покладая рук, а когда вернулись назад, он выяснил, что подружка фотографа, которой тоже нашлась работа на съемках благодаря его хлопотам, сняла для него отдельный домик на берегу, и поскольку этот коттедж теперь принадлежал только ему, он тотчас же выехал из отеля; Мерете присоединилась к нему, и они вместе провели три счастливых дня у самой воды. По утрам, когда он, наплававшись в море, возвращался на берег, Мерете, на которой не было ничего, кроме полоски трусиков от купального костюма, ждала его на веранде. Они сразу же бросались в объятия друг другу, пока кожа его еще была влажной после долгого купания. В первые два дня он делал нерешительные движения, желая совокупиться с ней сзади, но, сдерживая себя, лишь поглаживал пальцами ее маленькие ягодицы, и в конце концов не выдержав, она сказала ему: «Если тебе так нравится моя маленькая дырочка, что тебя останавливает?»

Конечно же, он встречался с ней и по возвращении в Нью-Йорк. Каждый день, когда Мерете не была занята, он заходил к ней домой во время обеденного перерыва. И вот как-то, одним воскресным днем, прогуливаясь с Фебой и Нэнси по Третьей авеню, он случайно увидел Мерете, идущую по другой стороне улицы: она, распрямив плечи, двигалась легко и свободно — ее летящая походка, напоминающая движения сомнамбулы, всегда заставляла его обмирать; она шла по улице с уверенностью дикого зверя, будто она, Мерете Есперсен из Копенгагена, пересекала саванну Серенгети, как и тысячи африканских антилоп, пасущихся на необъятных просторах Национального парка, хотя на самом деле она всего лишь подходила к светофору на углу Семьдесят второй стрит, держа пакет с продуктами в руках. В то время от моделей еще не требовалось, чтобы они были худыми, как щепки, и задолго до того, как он приметил ее летящую походку и оценил копну золотых волос, ниспадающих до середины спины, он понял, что она — настоящее сокровище, которым должен владеть только он один; она была для него наградой, добычей белого охотника, который оценил ее тяжелые груди, скрывающиеся под легкой тканью блузки, и бугорок пониже спины с маленькой дырочкой, обещавшей ему неземное блаженство. Он не выказал ни страха, ни возбуждения, когда увидел Мерете, но, почувствовав странное томление, накатившее на него как болезнь, и, покончив с делами, сразу же отправился искать телефон, чтобы позвонить ей и поговорить наедине, — мысль о телефоне преследовала его весь остаток дня. То, что происходило с ним, никак не напоминало жажду обладания секретаршей на полу кабинета. Тогда он просто испытывал превосходство над всем ее существом — его влекла неодолимая сила сродни инстинкту выживания, с которым нельзя было не считаться. Роман с Мерете оказался самым рискованным предприятием в его жизни, самым бурным приключением; эта страсть, как он смутно начал осознавать, могла превратиться в ураган, сметающий все на своем пути. Только по прошествии многих лет ему пришло в голову, что в пятьдесят лет было смешно впадать в заблуждение, думая, что можно найти убежище — маленькую дырочку, которая заменит ему все остальное в жизни.

Несколько месяцев спустя он решил слетать в Париж, чтобы повидаться с Мерете.

Его возлюбленную пригласили работать в Европу на полтора месяца, и хотя они тайно беседовали по телефону не менее трех раз в день, переговоры не могли утолить желание, снедающее их обоих. Ровно за неделю до той субботы,

когда они с женой должны были на машине съездить в Нью-Гемпшир, чтобы забрать Нэнси из летнего лагеря, он сообщил Фебе, что ему нужно на выходные слетать в Париж, чтобы присутствовать на очередных съемках. Он должен уехать в четверг вечером и вернуться в понедельник утром. Он объяснил, что с ним едет Эзра Поллок, их финансовый директор, и в Европе их уже будет ждать съемочная группа. Он знал, что Поллока не будет в городе до Дня труда, [15] поскольку Эз собирался провести несколько дней с семьей на крохотном острове в океане, в нескольких милях от южной части Фрипорта, штат Мэн, в зоне, где нет сотовой связи, — местечко это было настолько удаленным от цивилизации, что там можно было даже наблюдать за тюленями, мирно дремлющими на уступах соседнего каменистого островка. Он дал Фебе телефон своего отеля в Париже и, десяток раз за день перебрав все возможности быть изобличенным в измене, решил, что особого риска нет, так что они с Мерете спокойно могут провести долгий уик-энд в самой знаменитой столице любовников. К его удивлению, у Фебы не возникло никаких подозрений и она с готовностью вызвалась забрать Нэнси сама. Жена его заранее радовалась долгожданной встрече с дочерью после летних каникул, и он точно так же сгорал от нетерпения, предвкушая отдых с Мерете после полуторамесячной разлуки; итак, он улетел в Париж в четверг вечером, мечтая о сладкой маленькой дырочке пониже спины, и, вожделея, представлял, как его подруге понравится то, что он будет проделывать с ней. Да, в своем воображении он видел только эту маленькую дырочку и весь долгий путь через Атлантику на самолете «Эйр Франс» не мог думать ни о чем другом.

15

День труда — национальный праздник в США, отмечается в первый понедельник сентября.

К сожалению, ему не повезло с погодой. Сильные ветры продували Европу насквозь, из-за штормового предупреждения все воскресенье и весь понедельник аэродромы были закрыты. Два дня он проторчал в аэропорту «Шарль де Голль» вместе с Мерете, которая пришла проводить его, чтобы поцеловать его на прощание, но когда им окончательно стало ясно, что как минимум до вторника никаких рейсов не будет, они взяли такси и поехали обратно на рю де Боз Ар, в роскошную постель Мерете в отеле на левом берегу Сены, где им удалось снова заказать тот же номер с зеркалами из дымчатого стекла. Во время ежевечерней прогулки по Парижу на такси они бесстыдно разыгрывали одну и ту же маленькую сценку, где все происходило как бы случайно, будто в первый раз: положив руку ей на колено, он ждал, пока она раздвинет ноги, чтобы можно было проникнуть под подол ее шелкового платья: внизу на ней не было ничего, кроме узенькой полоски дорогого белья, и он, войдя внутрь, пальцами гладил ее плоть, пока она, устроившись поудобнее и высунув голову в окно, небрежно разглядывала мелькавшие мимо витрины магазинов, а он, откинувшись на спинку сиденья, тоже делал вид, что его не интересует ничего, кроме дороги; всю поездку она продолжала вести себя так, будто ничего не происходит, будто никто даже и не думал прикасаться к ней, — она изображала полное равнодушие, даже когда подступал момент оргазма. Мерете сводила его с ума, доводя его до крайности своим эротизмом. (Прежде чем сесть в такси, они заглянули в маленькую ювелирную лавочку неподалеку от их гостиницы, где торговали антиквариатом, и там он надел ей на шею прелестное украшение: маленький кулон на золотой цепочке, усыпанный бриллиантами и редкостными ярко-зелеными гранатами. Как верный сын своего отца, сведущего в драгоценных камнях, он попросил разрешения посмотреть на ювелирное изделие через лупу с десятикратным увеличением.

— Что ты там хочешь увидеть? — спросила Мерете.

— Я ищу трещинки, сколы, неровность окраски — если я не увижу никаких дефектов под увеличительным стеклом такой мощности, значит, бриллианты эти чистой воды и они безупречны. Видишь? Когда я говорю о камнях, я говорю словами своего отца.

— Но только в этом случае, — возразила Мерете. — Во всех остальных ты говоришь моими словами.

Их постоянно тянуло друг к другу — и пока они гуляли по улицам, и пока поднимались в лифте к себе на этаж, и пока пили кофе в маленькой забегаловке неподалеку от ее квартиры.

— Откуда ты знаешь, как надо держать эту штуку?

— Это называется лупа.

— Откуда ты знаешь, как держать лупу в глазу?

— Меня отец научил. Нужно просто напрячь мышцы вокруг глазницы. Вот-вот, примерно так, как ты делаешь.

— И какого они цвета?

— Голубые. Светло-голубые. В прежние времена такой оттенок считался самым лучшим. Отец говорил, что и до сих пор это самый благородный цвет. Знаешь, что говорил мой отец о бриллиантах? Он говорил, что бриллианты обладают красотой, величием, ценностью, но, кроме того, бриллианты бессмертны. Они остаются навсегда. «Бессмертны» — это слово он любил повторять, будто смаковал его.

— А кто не любит это слово? — поддержала его Мерете.

— А как это будет по-датски?

— Uforgaengelig. Это звучит так же прекрасно и по-датски.

— Мы, наверно, возьмем это, — сообщил он продавщице, которая прекрасно говорила по — английски, но с легким французским акцентом, и та, с таким же легким лукавством обращаясь к юной подруге пожилого джентльмена, заметила:

— Мадмуазель, должно быть, очень счастлива. Unefemmechoyee. [16]

16

Лелеемая женщина (фр.).