Обыкновенная история
Шрифт:
– Ничтожное и еще вдобавок злое животное…
Александр даже плюнул.
– Ну, отделал же! – промолвил Петр Иваныч.
– Чего же мне ждать от людей? – продолжал Александр.
– Всего: и дружбы, и любви, и штаб-офицерского чина, и денег… Ну, теперь заключи эту галерею портретов нашими: скажи, какие мы с женой звери?
Александр ничего не отвечал, но на лице у него мелькнуло выражение тонкой, едва заметной иронии. Он улыбнулся. Ни это выражение, ни улыбка не ускользнули от Петра Иваныча. Он переглянулся с женой, та потупила глаза.
– Ну, а ты сам что за зверь? – спросил Петр Иваныч.
– Я не
– Что это, как он смешно говорит! – заметил Петр Иваныч, обратясь к жене.
– Тебе все смешно! – отвечала она.
– И сам я от людей не требовал, – продолжал Александр, – ни подвигов добра, ни великодушия, ни самоотвержения… требовал только должного, следующего мне по всем правам…
– Так ты прав? Вышел совсем сух из воды. Постой же, я выведу тебя на свежую воду…
Лизавета Александровна заметила, что супруг ее заговорил строгим тоном, и встревожилась.
– Петр Иваныч! – шептала она, – перестань…
– Нет, пусть выслушает правду. Я мигом кончу. Скажи, пожалуйста, Александр, когда ты клеймил сейчас своих знакомых то негодяями, то дураками, у тебя в сердце не зашевелилось что-нибудь похожее на угрызение совести?
– Отчего же, дядюшка?
– А оттого, что у этих зверей ты несколько лет сряду находил всегда радушный прием: положим, перед теми, от кого эти люди добивались чего-нибудь, они хитрили, строили им козни, как ты говоришь; а в тебе им нечего было искать: что же заставило их зазывать тебя к себе, ласкать?.. Нехорошо, Александр!.. – прибавил серьезно Петр Иваныч. – Другой за одно это, если б и знал за ними какие-нибудь грешки, так промолчал бы.
Александр весь вспыхнул.
– Я приписывал их внимательность к себе вашей рекомендации, – отвечал он, но уже без достоинства, а довольно смиренно. – Притом это светские отношения…
– Ну, хорошо; возьмем несветские. Я уж доказывал тебе, не знаю только, доказал ли, что к своей этой… как ее? Сашеньке, что ли? ты был несправедлив. Ты полтора года был у них в доме как свой: жил там с утра до вечера, да еще был любим этой презренной девчонкой, как ты ее называешь. Кажется, это не презрения заслуживает…
– А зачем она изменила?
– То есть полюбила другого? И это мы решили удовлетворительно. Да неужели ты думаешь, что если б она продолжала любить тебя, ты бы не разлюбил ее?
– Я? никогда.
– Ну, так ты ничего не смыслишь. Пойдем дальше. Ты говоришь, что у тебя нет друзей, а я все думал, что у тебя их трое.
– Трое? – был когда-то один, да и тот…
– Трое, – настойчиво повторил Петр Иваныч. – Первый, начнем по старшинству, этот один. Не видавшись несколько лет, другой бы при встрече отвернулся от тебя, а он пригласил тебя к себе, и когда ты пришел с кислой миной, он с участием расспрашивал, не нужно ли тебе чего, стал предлагать тебе услуги, помощь, и я уверен, что дал бы и денег – да! а в наш век об этот пробный камень споткнется не одно чувство… нет, ты познакомь меня с ним: он, я вижу, человек порядочный… а по-твоему, коварный.
Александр стоял, потупя голову.
– Ну, как ты думаешь, кто твой второй друг? – спросил Петр Иваныч.
– Кто? – сказал с недоумением Александр, – да никто…
– Бессовестный! – перебил Петр Иваныч, – а? Лиза! и не краснеет! а я как довожусь тебе, позволь спросить?
– Вы… родственник.
– Важный титул! Нет, я думал – больше. Нехорошо, Александр: это такая черта, которая даже на школьных прописях названа гнусною и которой, кажется, у Крылова нет.
– Но вы всегда отталкивали меня… – робко говорил Александр, не поднимая глаз.
– Да, когда ты хотел обниматься.
– Вы смеялись надо мной, над чувством…
– А для чего, а зачем? – спросил Петр Иваныч.
– Вы следили за мной шаг за шагом.
– А! договорился! следил! Найми-ка себе такого гувернера! Из чего я хлопотал? Я мог бы еще прибавить кое-что, но это походило бы на пошлый упрек…
– Дядюшка!.. – сказал Александр, подходя к нему и протягивая обе руки.
– На свое место: я еще не кончил! – холодно сказал Петр Иваныч. – Третьего и лучшего друга, надеюсь, назовешь сам…
Александр опять смотрел на него и, кажется, спрашивал: «Да где же он?» Петр Иваныч указал на жену.
– Вот она.
– Петр Иваныч, – перебила Лизавета Александровна, – не умничай, ради бога, оставь…
– Нет, не мешай.
– Я умею ценить дружбу тетушки… – бормотал Александр невнятно.
– Нет, не умеешь: если б умел, ты бы не искал глазами друга на потолке, а указал бы на нее. Если б чувствовал ее дружбу, ты из уважения к ее достоинствам не презирал бы людей. Она одна выкупила бы в глазах твоих недостатки других. Кто осушал твои слезы да хныкал с тобой вместе? Кто во всяком твоем вздоре принимал участие, и какое участие! Разве только мать могла бы так горячо принимать к сердцу все, что до тебя касается, и та не сумела бы. Если б ты чувствовал это, ты не улыбнулся бы давеча иронически, ты бы видел, что тут нет ни лисы, ни волка, а есть женщина, которая любит тебя, как родная сестра…
– Ах, ma tante! – сказал Александр, растерянный и совсем уничтоженный этим упреком, – неужели вы думаете, что я не ценю этого и не считаю вас блистательным исключением из толпы? Боже, боже! клянусь…
– Верю, верю, Александр! – отвечала она, – вы не слушайте Петра Иваныча: он из мухи делает слона: рад случаю поумничать. Перестань, ради бога, Петр Иваныч.
– Сейчас, сейчас, кончу – еще одно, последнее сказанье! [23] Ты сказал, что исполняешь все, чего требуют от тебя твои обязанности к другим?
23
…еще одно последнее сказанье – из «Бориса Годунова» А.С. Пушкина
Александр уже ни слова не отвечал и не поднимал глаз.
– Ну, скажи, любишь ли ты свою мать?
Александр вдруг ожил.
– Какой вопрос? – сказал он, – кого после этого любить мне? Я ее обожаю, я отдал бы за нее жизнь…
– Хорошо. Стало быть, тебе известно, что она живет, дышит только тобою, что всякая твоя радость и горе – радость и горе для нее. Она теперь время считает не месяцами, не неделями, а вестями о тебе и от тебя… Скажи-ка, давно ли ты писал к ней?
Александр встрепенулся.