Очаг на башне
Шрифт:
Набережная приближалась неумолимо.
– Кира! Ну постойте же! – отчаянно выкрикнул он. – Нельзя так! Хотя бы постойте! Я ведь тоже человек!
Она остановилась и повернулась к нему. На какое-то мгновение ему показалось, что ему – удалось.
– Кира, я вас… – начал было он, желая наконец сказать «люблю», но она, хоть и вняла его мольбе, слушать не собиралась.
– Знаете, Вадим, раньше были такие люди – осведомители, – спокойно и бесстрастно сказала она. – Хорошо, что мы с вами их уже не застали.
Под Кашинским затрясся заляпанный слизью непогоды асфальт.
– Стоило возникнуть чему-то человеческому,
Она запнулась, и тут самообладание ей изменило.
– Стукач!! – крикнула она свирепо.
И Кашинскому показалось, что она сейчас его ударит или оттолкнет, он даже отшатнулся заблаговременно – и, потеряв равновесие, едва не упал сам.
Ася тогда ударила Симагина. Но Кире было мерзко даже ударить.
– Стукач!! – с невыразимым отвращением повторила она. Лицо её исказилось так, что Антон, наверное, её бы не узнал – такой он никогда не видел жену. Даже когда они ссорились, казалось, насмерть.
Резко повернувшись, Кира пошла к залитой половодьем рыжего света набережной; и больше не останавливалась.
А Кашинский ещё некоторое время стоял там, где она его убила. Сердце зажало, и не получалось вздохнуть. И тошно было доставать валидол. Ни к чему. Потом Кашинскому сделалось немного легче, и он немощно, будто старик, на подламывающихся ногах побрел в темноту, где не горели фонари, где плач и скрежет зубовный. Навсегда.
Другой взгляд сверху
– Надо же. И тэвэшники уже поспели.
– А хилая демонстрация. Народу немного, и не буянят. Так, отрабатывают свое…
– Боюсь, это только начало.
– Не бойся. Это наверняка только начало.
– Мне бы твои нервы, Андрей.
– На, – улыбнулся Симагин и подал ей две открытые ладони. – Из себя и то готов достать печенку, мне не жалко, дорогая – ешь.
– Кстати, о еде. Ты ведь голодный, наверное.
– Не очень. Я перекусил на факультете. А вот чайку – всегда с удовольствием.
– Пойду поставлю.
– Поставь.
Ася небрежно ткнула в сторону телевизора ленивчиком, и экран с готовностью погас. Тогда она встала и неторопливо пошла на кухню. А Симагин остался сидеть, задумчиво глядя в окошко, уставленное во тьму ноябрьского вечера. Где-то по то сторону крутящейся измороси мутно светились разноцветные окна – будто лампочки на далекой елке.
Ася вернулась.
– Может, все-таки позвонить ему? – спросила она.
– Асенька, он совсем большой мальчик, – сказал Симагин. – Если мы ему понадобимся, он сам позвонит. А докучать не надо. Он справится.
Ася села на диван рядом с ним, и он ласково обнял её за плечи. Она потерлась носом о его щеку.
– Знаю, что справится, – сказала она. – Дело же не в этом. Как-то поддержать, посоветовать…
– Ну что тут можно посоветовать? И, главное, что можем посоветовать МЫ? Наше время ушло… ну, уходит. Теперь ему работать.
Она прильнула к нему плотнее и закрыла глаза. Как тепло, подумала она, как хорошо. А Антошке сейчас? Как-то Кира сможет его поддержать? Она, конечно, славная и сильная, и любит его, но тут… Ай, ладно. Матерям всегда кажется, что жены сыновей не дотягивают до нужных высот заботы и самопожертвования. Андрей прав, это уже их жизнь. Но и мы… Нет, Симагин, подумала Ася. Наше время ещё не ушло. Пока ты можешь меня взять… и пока я могу… Ладно. Раньше времени не буду даже думать об этом. Тьфу-тьфу-тьфу. Тьфу-тьфу-тьфу. Не исключено, что я тебе ещё устрою сюрприз, ещё удивлю на старости лет. Напоследок.
И себя удивлю, честно говоря.
Я уж думала, после всех тех дел я ничего не могу – а вот поди ж ты. В мои-то годы… Жутковато.
Один раз я уже отняла у тебя твоего ребенка. Пусть не только по своей вине – но и по своей тоже, я ведь все-таки не чашка, которую так легко переставить с полки на полку. А повела себя, как чашка.
Один раз отняла, но теперь сделать такую мерзость меня не заставит никакая сила на земле. Разве что смерть.
– Давай музыку поставим, – попросила она.
– Давай, – тут же согласился он.
– Рахманинова хочу.
– Давай Рахманинова. Вокализ?
– Угу. Нину Муффо.
– Ставь.
– Ну что такое, Симагин? В кухню я, за пластинкой я…
– А мне нравится смотреть, как ты ходишь.
Против этого возразить было нечего. Она улыбнулась и встала. Неторопливо и чуть позируя, как когда-то – десятиклассница Таня, пошла к проигрывателю. Обернулась на миг. Он смотрел на нее; он так смотрел на нее, что, казалось – даже смерть ничему не преграда, досадная задержка всего лишь. И оттого ей совсем не было страшно. Жутковато, да. Но совсем не страшно. Люблю тебя, Симагин, подумала она. Люблю. Вот. И в какой уже раз ей показалось, что он все знает и понимает, никакого сюрприза не получится, он только молчит по известному своему принципу: не докучать и не приставать, покуда не позовут сами.
– Какая ты стройная, – сказал он.
13. Человек, который думал, что он хозяин
Телефон опять курлыкнул.
На сей раз это звонил Никодим – взволнованный и даже слегка ошалелый.
– Антон Антонович, вы не могли бы приехать сейчас?
Честно говоря, у меня душа ушла в пятки. Мне в тот сумасшедший день не хватало только ещё каких-нибудь сюрпризов с Сошниковым.
– Никодим Сергеевич, что случилось?
– Вам лучше самому… – Никодим шмыгал вечно мокрым носом и от обилия непонятных мне чувств буквально приплясывал там, на той стороне проводов. За нос я его не мог корить – проведя пять минут у них в больнице, я понимал, что, сидя в ней целыми днями, не быть вечно простуженным нельзя. Но вот за это бестолковое подпрыгивание мне всерьез хотелось его вздуть. Взрослый же человек, скажи толком, в чем дело!
Злой я был – донельзя. Отвратительное настроение, а от переутомления ещё и раздражительность подскочила выше крыши.
– Вам лучше приехать и посмотреть самому.
– Никодим Сергеевич, объясните. Я очень устал. И я не хочу лишний раз выходить из дому. Вы что, газет не читаете?
– Конечно, не читаю. Что я – рехнулся, газеты читать… Да вы не бойтесь. Тут ничего худого не стряслось, наоборот. Просто я не хочу вам портить впечатление. Это надо видеть.
Ладно, в конце концов – что я теряю? Здесь торчать в унынии, то и дело бегая к окошку смотреть, редеет ли толпа, или, наоборот, прибывает – тоже не отдых.