Очаг на башне
Шрифт:
Пратт кивнул. Ему показалось, что он успешно провел прелиминарии и теперь разговор вошел в конструктивное, как обтекаемо выражаются дипломаты, русло. То есть превратился в торг.
– Может быть, все зависит от суммы?
– Исключено. Нет на планете таких денег, извините меня.
– О! – на сей раз он не просто улыбнулся, а засмеялся даже, поражаясь моей наивности. – Вы просто не представляете, сколько на планете денег!
Тут уж и я засмеялся. Его самоуверенность, его наивная наглость просто поражали. И возникла обычная в разговорах с американцами
Наверное, потому так получается, что взрослый – это человек, адаптированный к своему миру, уже всей плотью влитый в него. И каждый из нас был вполне адаптирован к СВОЕМУ миру. Но ИНОГО, привычного для собеседника мира напрочь не представлял – а потому видел своего визави просто-напросто ещё не вполне адаптированным, ещё не совсем влитым в единственно возможный мир; то есть растущим, как говорится, организмом, подлежащим воспитанию.
Ужас. А ещё гуманоидов ждем. Радиосигналы посылаем к иным звездам, доисторическими культурами занимаемся. Дебилятник полный.
Он расценил мой смех как признак близкой капитуляции. Счастливый смех человека, впервые узнавшего, что денег на планете – много. Ну, дескать, если уж их действительно так много, тогда и вправду есть о чем говорить!
– Разумеется, однако, – развернул он ещё более заманчивую перспективу, – мы предпочли бы, чтобы не только сами методики оказались у нас, но и их уникально одаренный разработчик выбрал бы свободу.
– Что такое свобода? – спросил я.
– Антон Антонович! Понтий Пилат тоже интересовался, что есть истина – и чем кончил?
Я уже просто расхохотался. Ну как такого уроешь? Нанашки ему, максимум. Он ещё будет меня Новому Завету учить! Это я, значит, Пилат, а он – Христос!
Как говаривал один мой друг, большой эрудит: ну что англосаксы могут понимать в христианстве, если даже Иоанн Креститель по-ихнему будет всего лишь Джон Баптист!
Надо закругляться.
– Газета вышла только сегодня, – как бы мысля вслух, сказал я. – О моих подпольных плясках вы узнали лишь вместе вот с этими беднягами, – я мотнул головой в сторону кучки работающих из последних сил, совсем уже продрогших, но, видимо, совсем уже изнищавших трудящихся, осененных последним лозунгом, на котором я с такого расстояния, да в темноте, да на ветру, мог разобрать лишь начальное «Не позволим…». – Так что, сколько я понимаю, серьезных полномочий у вас нет.
– Ах, вот что вас беспокоит, – буквально обрадовался он. Как же ему не радоваться, болезному: базар пошел, базар! Настоящая жизнь! – Но я успел установить связь со своим непосредственным начальством…
– Ваше непосредственное начальство, мистер Пратт…
– Можете звать меня Ланслэт. Нам еще, как я понимаю, встречаться много раз.
– Очень приятно, Ланслэт. Тогда уж и вы меня – Антон.
– С удовольствием, Антон.
– Так вот ваше непосредственное начальство, Ланслэт, мало того, что звучит это расплывчато донельзя – оно для меня не авторитет.
– Я понимаю. Но поймите и меня вы. Чтобы выходить в более высокие инстанции, мне нужны минимальные гарантии. Вы пока ничего конкретного мне не сказали. Вообще ничего.
– А каких конкретных слов вы ждете? Конкретной суммы? Конкретного места, где я хотел бы жить? Калифорния, Луизиана, Мэн… Конкретной должности в конкретном университете?
– Это разговор, – серьезно подтвердил он.
Я помолчал. Потом сказал со старательной угрюмостью, на всякий случай играя в человека, припертого к стенке:
– Похоже, надо подумать.
– Это часто необходимо, – согласился он. – Хоть не всегда приятно.
– Я люблю думать. В том числе и о собственном будущем.
– Это очень полезное качество, Антон. Очень полезное. Итак, конец, как у вас говорят – делу венец. Мне известны ваш адрес и телефон, я вас побеспокою снова в несколько дней. Если вы придете к какому-то решению быстрее, тогда вот вам моя визитка.
Он и впрямь достал визитную карточку и подал мне. Я аккуратно упаковал её в бумажник.
– Но я даю вам мой совет – не затягивайте. Русские любят думать десятилетиями, – он улыбнулся. – Как правило, о вопросах, не стоящих выеденного яйца. Давно уже решенных всем остальным миром. Такой подход к жизни очень её укорачивает, – и он со значением посмотрел мне в глаза.
– Договорились, – сказал я. – Приятно было познакомиться, Ланслэт.
– Счастливо, Антон. Бай-бай.
– Бай-бай, – ответил я машинально.
Неужели они действительно так у себя говорят, мельком засомневался я, выползая из угретого салона на промозглый ветер. Или это он русское представление об американцах уважил?
Уважительный какой.
Я побежал к своей «ладушке». Мне срочно нужен был Бероев.
14. Мы
Я едва успел утвердиться на сиденье и завестись, как телефон у меня в кармане подал голос сам.
– Алло?
Это и был Бероев.
– Приветствую вас, Антон. Наговорились с Праттом?
Я аж передернулся, как вылезший из мутной речки старый кобель.
– Кого пасете – меня или его?
– Его, разумеется.
– Слышали разговор?
– Слегка. Жучка ещё не вогнали, к сожалению, но лазерным микрофоном стекло машины слушали. Он, увы, тоже не фраер – мотор-то все время работал на обогрев, вибрация здорово мазала…
– Вы где?
– Неподалеку. Но уже становлюсь дальше – Пратт поехал, мы за ним. Я так понял, он вас покупал.
– Да. Вообще-то мне конец, меня в газете засветили.
– Демонстрацию я, представьте себе, заметил. Вы та ещё штучка, Антон. Сколько меня ждет новых сюрпризов?
– Не до шуток, Денис. Впору с собой кончать, на самом-то деле.