Очарование лжи
Шрифт:
– Я знал, что ты не откажешься. Слушай, а ты, случайно, не заболела?
Саша мотнула головой. Степанков должен попрощаться и уйти. Не хватало еще расплакаться при нем. Только Юра Степанков, вместо того чтобы покинуть кабинет, только удобнее уселся в кресле.
– Ну? Что у тебя стряслось? Проблемы со Стрельниковым?
Вместо ответа Саша расплакалась.
Последний раз она так плакала, когда осталась без работы – полгода назад. Плакала она тогда молча, уткнувшись в подушку, чтобы Стрельников не видел слез. И плакала она вовсе не от того, что осталась без хлеба. Было до слез обидно, что после
Светлана Валерьевна Быстрицкая, красавица модельной внешности, до этого работавшая невропатологом в их же поликлинике, коллективу не понравилась с первого дня. И дело было вовсе не в модельной внешности нового руководителя.
К своим тридцати годам Светлана Валерьевна развелась со вторым мужем, защитила кандидатскую диссертацию, успешно окончила курсы вождения и самостоятельно села за руль новенькой машины, которую ей подарил очередной кандидат в мужья.
Новая заведующая отделением к своим обязанностям приступила резво. Маленький врачебный коллектив, состоящий из Дудника, Елизаветы и Саши Андреевой, привыкший к интеллигентному Владимиру Ивановичу, с трудом понимал и не всегда выполнял часто противоречивые распоряжения Быстрицкой.
– Понимаете, Светлана Валерьевна, – Саша пыталась внести ясность, – у нас раньше пациенты, если поступали вторично, то к тем докторам, у кого они прежде лечились. Мы за годы работы уже выучили своих пациентов, особенно тех, кто постоянно лечится. Так всем лучше.
– Кому это – всем? Всем лучше не может быть по той простой причине, что так не бывает в принципе. Просто раньше, Александра Ивановна, у вас был полный бардак. А я хочу всего лишь навести порядок в отделении. Так что свое мнение оставьте при себе. Это касается всех. – Светлана Валерьевна обвела взглядом ординаторов и вышла из кабинета.
– Ну и что это было? – задала риторический вопрос Елизавета.
– Это, Елизавета, новая метла. А она, знаешь, метет по-новому. Возьмет и выметет нас всех скопом. – Дудник аккуратно сложил истории болезни в папку и посмотрел на притихших женщин.
– А с кем тогда будет работать твоя метла? – не удержалась Саша.
– Да ей без разницы. Я думаю, что она просто комплексует. Молодая, желчная, опыта никакого, вот ей и кажется, что мы ее подсидеть хотим. Мы-то, конечно, ее не подсиживаем, но работать с ней мы не хотим, – уточнил Дудник. – И она это понимает. Скажете – я не прав?
– Конечно, ты прав, – вздохнула Саша. – Заведующей должна была стать Елизавета. Тогда бы и Владимир Иванович остался в отделении. И работали бы мы себе как прежде, а так одна нервотрепка.
– Дудник, теперь и у тебя мужские палаты будут, а то все женщины да женщины.
– Злая ты, Елизавета, – беззлобно огрызнулся Дудник.
Быстрицкая, будучи не семи пядей во лбу, быстро смекнула, что авторитет в коллективе она вряд ли завоюет, и решила действовать другим, более простым способом, придя к выводу, что лучше, если этого коллектива не будет вовсе. А с молодежью она как-нибудь и сама справится.
Неизвестно, как Быстрицкой удалось убедить главврача, а может, убедили главного другие, но идею кадровой ротации тот поддержал сразу, в результате чего Дудник и Елизавета срочно ретировались в поликлинику, а молодые кадры перешли на их место в отделение. Никаких нарушений в этом переводе не было, все было в пределах закона, и главный с легкостью подписал указ. Кому думать о повышении квалификации молодых врачей, как не заведующей отделением.
Бороться с ветряными мельницами в одиночку Саше было не по силам. Заявление на увольнение главврач ей подписал сразу, особо не вникая в причину. Скорее всего, Быстрицкая заранее внесла ясность.
Ровно месяц ее хватило на роль домохозяйки. Она начала рано просыпаться, готовила Стрельникову завтраки до тех пор, пока он попросил не путаться утром под ногами. После чего она готовила только ужин. От безделья она еще раз убирала после приходящей домработницы квартиру и до слез жалела себя…
А еще через месяц, когда она устала себя жалеть, вечером без предупреждения к ней заехал Степанков. Его предложение звучало как авантюра.
– То есть ты мне предлагаешь стеречь кабинет в твоей клинике, пока твоя сотрудница в декретном отпуске? – сделала вывод Саша.
– Не будь у тебя Стрельникова, я бы тебе предложил место своей секретарши, – хохотнул Степанков, – а так предлагаю врачебную должность. А потом все образуется в твоем отделении, и ты вернешься обратно.
– Юра, что ты говоришь, в какое отделение? Как я туда вернусь? – сквозь слезы спросила Степанкова Саша.
– Все еще уладится. Ну сама посуди, отделение у вас тяжелое, интеллектуально обескровленное. Сколько оно так продержится? До первых жалоб пациентов. А они, эти жалобы, как пить дать, будут. А главному это надо? На должность он Быстрицкую назначил опрометчиво. Может, спит с ней, может, по звонку. Сама подумай, какой главный будет из-за этого подставляться? Так что потерпи от силы год, и все образуется.
– Юра, я не пойду к тебе работать.
– Правильно, не иди, – согласился Степанков. – Только, когда твой Стрельников станет смотреть на других, пеняй на себя.
– Это ты сейчас к чему сказал?
– Послушай меня: женщина с кислым лицом, недовольная собой, с тарелками и пересказами телевизионных сплетен мужчине становится со временем неинтересной. Если ты не веришь мне как другу, то поверь мне как доктору наук.
Степанков говорил таким тоном, словно открыл ей тайну за семью замками, и сделал при этом такую мину, как будто проглотил лимон.
– Верю, – грустно улыбнулась Саша. – Можешь ты, конечно, убедить. А вернее – запугать.
– Я завтра в восемь заеду за тобой.
А потом Степанков начал подтрунивать над ее кулинарными способностями, но от ужина не отказался.
Центр психологической помощи, который открыл Степанков, арендовал крыло второго этажа ничем не примечательной городской поликлиники. У регистратуры толпились больные, пахло лекарствами и еще чем-то специфичным для больницы. Возле лифта висел знакомый лозунг, гласивший, что ходьба – залог здоровья. Даже лестница была такая же, как в ее больнице. Так же местами ободранные перила, немного обваленные ступеньки, стоптанные сотнями ног. Все было таким до боли знакомым и родным. Но стоило Степанкову открыть дверь в свое отделение, как сходство с поликлиникой заканчивалось.