Очарование темноты

Пермяк Евгений Андреевич

— А как оценена будет эта некоторая несправедливость? Не осудят ли вас?

— За что осудят? Мы же не осуждаем заводчика, когда он и половины рабочему не платит против других. Пользуется тем, что деться некуда.

— Напрасно не осуждаете...

— А кому от нашего осуждения польза? Ушам — и только. А вот не на словах, а на деле уравновесить иных жирных сазанов совсем другое дело. Когда вас потчует пристольная молодайка из простых, это одно дело, одна цена, а когда выписная «гризель», вся как ликерная рюмочка, это уже другое обоняние. В Питере такие «гризели» с голосами,

с тонехоньким горлышком из кулька в рогожку перебиваются, так, что диву даешься. У нас бы такой пятьсот кругленьких можно дать... Шесть тысяч в год! Два инженерских жалованья! А она нам десять раз по стольку в Кассу положит.

Молоканов слушал и вздыхал. Боясь, что разговорившийся Овчаров прервет свои откровения, спросил, что пришло в голову:

— А как же вести учет, бухгалтерию?

— Простее простого. Купил талон с номером стола и с именем пристольницы — и ублажайся. Как в больнице. Купил талон — и лечись себе на доброе здоровье... Э-э, да что там... Слова — дым, уши слепы, а глаза — полный баланс. Провезу я вас в наше зеленое Игрище. Нынче два праздника в один день. Теперь там вся Шальва ликует...

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Саженый смешанный лес десятин в двадцать, огороженный тыном, приветливо зеленел на увале. Огибавшая его речка Шалька, приток Шальвы, образовала как бы второе ограждение полуострова. Воротами служило бревенчатое, окрашенное золотистой охрой, с башней строение под русскую старину. Над башней развевался трехцветный флаг. Сегодня царский день. Чье-то тезоименитство. То ли царицы-матери, то ли царицы-жены. Здесь под башней живут сторож, он же комендант Игрища, садовник и конюх «прокатных» маленьких, смирных сибирских лошадок и также «прокатных» двух оленей и двугорбого верблюда.

— Детей прокатывают, — пояснил Овчаров Молоканову. — С номерных ребят две копейки за три круга, с чужих — по пятаку. Вам тоже за вход, господин Молоканов, пришлось бы платить пятак, если бы вы не были гостем. А мне — одну копеечку. Я же нумерованный человек, — Овчаров показал свой нарядный заводский номер.

— Ровно сотый?

— Да. Такая цифра выпала, выдавали не по чинам, а по долголетию работы в фирме. В ней я давно. С тринадцати лет... Надо бы нам, господин Молоканов, прежде в цирк завернуть. Там с утра сыграли тридцать партий в лото, а теперь идут петушиные бои. Гривенник вход и опять же игра. На петухов ставят. Азартные и по четвертному билету ставят. А нам хоть по сотне. Чем больше, тем лучше. Десятый рубль Кассе.

— Нигде не упускаете, Александр Филимонович.

— Нигде! Вот, изволите ли видеть, это вертушка. Выписал было дополнительную рулетку. Не пошло дело. Недоверие. Пришлось переконструкцировать на русский лад.

Овчаров провел гостя под большой круглый навес, похожий на цирковой приплюснутый купол. Под навесом большой вогнутый отполированный круг. В кругу мелкие лунки с тремя металлическими столбиками по их окружности.

— Пли! — слышится голос «конового», или руководителя игры.

После «пли» раздается хлопок, и из жерла деревянной, расписанной цветками и ягодками пушки вылетает красное, с детский кулачок величиной, круглое блестящее ядро. Оно стремительно

мчится по краю круга, окаймленному бортами, и, теряя скорость, скатывается к центру, натыкаясь на металлические столбики лунок, иногда падая в них и снова выскакивая, вызывая крики, возгласы обступивших круг игроков.

— Честная, благородная игра, — поясняет Овчаров. — ? Как и лото, никакого мошенничества. В чей номер закатился шаричек, тот и забирает кон. Просто и хорошо. Вот бы всем страховым кассам и профессиональным союзам завести такие вертушки, можно было бы и не бастовать, не выканючивать у фабрикантов деньги, а брать их с кона каждым десятым рублем. Не хотите ли поставить, господин Молоканов?

— Спасибо, господин Овчаров, я не член профессионального союза... т

— И не вступайте в него, господин журналист. Одна говорня. Надо обштопывать их молчком да тишком... Гляньте, сколько их, ненумерованных, выиграть тщатся, а выигрываю я... то есть Касса. Сегодня они нашей Кассе провертушат не одну и не две рабочие пенсии... Дайте я вам, как гостю, для угощения куплю три лунки на счастье.

Сказав, Овчаров попросил три рублевых билета: третий, девятый и двадцать седьмой..

Послышался громкий голос.

— Кон закрыт. Талоны проданы. Прошу внимания, господа, — объявил коновой, и после его «пли» снова из пушки вылетел, как угорелый, шарик, и снова в него вперились горящие азартом глаза, и снова: «Ах ты!», «Зачем же туда?», «Проскочил, подлец, мимо!», «Ура! Гони деньги, закатился в девятую».

— Поздравляю, господин милостивый государь, — протянул Овчаров руку. — Этих денег вам до Питера не прогулять.

Выигрыш оказался большим. Талонов с девятым номером было куплено только три. Кассирша подсчитала по сорока семи рублей и тридцати одной копейке на талон. Овчаров получил деньги. Молоканов категорически отказался их взять. А тот настаивал:

— Не бросать же мне их в Шальку.

— Хорошо, — согласился он, — бросьте их в другую речку, только прежде удержите из них ваши три рубля, а остальные отдайте гостиничной горничной Дусе.

— Вот тебе и на, господин журналист... Заполонила, видать...

— Нет еще, — послышался игривый голосок, — сегодня заполоню.

Это была Дуся. Она не захотела дослушивать овчаровские слова, незаметно мигнула Молоканову и сказала, громко смеясь:

— Полиция карманника Адриашку ищет, а он тут, — и еще раз глазами и кивком головы показала в глубину леса и, смеясь, крикнула: — Савка Рождество Христово вчера дюжину рябчиков настрелял, нынче опять на зимняк с двумя ружьями подался... Видно, из обоих будет пулять, — сказала Дуся и приказательно снова кивнула Молоканову.

Овчаров тем временем взял из выигранных денег свои три рубля и остальные подал Дусе.

— Кассе — кассово, Дуньке — Дунькино...

— Спасибо, Александр Филимонович, с этих-то, поди, не вычтешь... Иди-ка, я тебе что-то шепну на ушко.

Она отвела его и снова подала знак Молоканову. Он понял все. Ему легко было затеряться в толпе. В воротах под башней его встретил гравер Уланов.

— Не останавливайтесь, — шепнул он, — идите вдоль речки на перешеек, там Савелий... Я догоню.