Очарованная душа
Шрифт:
Аннета пожала плечами. Теперь не могло быть и речи об обедах у Вилларов. Ноэми сказала Марку в шутку: «на будущей неделе», как могла бы сказать: «через сто лет»…
Марк выпустил ручку двери и с беспокойством шагнул к столу. Аннета посмотрела на него и, заметив, что он огорчен, ответила:
– Не знаю.
– Как не знаешь?
– Виллары уехали, – пояснила она.
Марк крикнул:
– Не правда! Аннета, казалось, не слышала. Марк нетерпеливо дотронулся до ее рук, лежавших на столе, и взмолился:
– Ведь это же не правда! Аннета, выйдя из оцепенения, встала и принялась убирать со стола.
– Да куда же? Куда они уехали? – допытывался потрясенный Марк.
– Не знаю, – повторила Аннета.
Она собрала посуду и вышла.
Марк стоял в полной растерянности. Рушилась его мечта! Он ничего не
Он выбежал из комнаты, кубарем скатился с лестницы и с бьющимся сердцем не пошел, а побежал к Вилларам: хотел убедиться, что они не уехали.
Они действительно были в Париже. Лакей сказал, что г-н Виллар только что уехал, а г-жа Виллар устала и никого не принимает. Марк попросил все-таки узнать, не уделит ли ему Ноэми одну минутку. Слуга ушел и вернулся:
«Мадам, к сожалению, никак не может принять». Мальчик настаивал: ему необходимо ее увидеть хотя бы на минутку, он должен ей сообщить кое-что очень важное… Не теряя еще надежды, он бормотал бессвязные слова своим ломающимся, сдавленным голосом, краснея и неловко жестикулируя, готовый расплакаться. Под любопытным и насмешливым взглядом лакея он терял нить мыслей. Его подталкивали к двери, но он глупо упирался, крича, что лакей не смеет его трогать. Наконец лакей велел ему убираться вон и пригрозил, если он не замолчит, вызвать швейцара, чтобы тот спустил его с лестницы… Дверь захлопнулась. Терзаемый стыдом, взбешенный, Марк все стоял на площадке, не решаясь уйти. И вдруг машинально прислонившись к створке двери, почувствовал, что она плохо закрыта и подается под его тяжестью. Он толкнул ее и снова очутился в прихожей. Он хотел во что бы то ни стало пробраться к Ноэми. В прихожей не было никого. Марк знал, где комната Ноэми, и шмыгнул в коридор. Откуда-то из глубины его донесся голос Ноэми. Она говорила слуге:
– Как этот мальчишка мне надоел!.. Ну его к черту! Очень хорошо, что вы ему утерли нос…
Марк опомнился только на площадке лестницы. Он бежал. Он плакал, скрежетал зубами, у него мутилось в голове. Задыхаясь, он присел на ступеньке. Он не хотел, чтобы его на улице увидели плачущим. Отерев глаза и успокоившись (под этим внешним спокойствием скрывались ярость и боль), он машинально зашагал домой. Он был в полном отчаянии… Умереть! Да, надо умереть! Жить больше нельзя! В жизни все так пошло и мерзко, все-ложь, все, все лгут!.. Человеку нечем дышать… Переходя через Сену, Марк подумал, не броситься ли ему в воду. Но его уже предупредил другой несчастный. Набережные чернели, словно усеянные мухами: мужчины, женщины, дети, перегнувшись через перила, жадно глядели, как тащат из воды утопленника. Какие чувства привлекли их сюда? Очень немногих – садизм, кое-кого – жалость, громадное большинство – интерес к происшествиям, праздное любопытство. А немало, вероятно, было здесь и таких, которые смотрят на чужие страдания и смерть, чтобы вообразить себя в таком же положении: «Вот так и я мучился бы», «Вот так и я буду умирать». Марк видел только низменное любопытство зевак, и оно приводило его в ужас.
Убить себя? Да, но только не на людях! Сын Аннеты был похож на нее: та же дикая стыдливость и гордость. Он не хотел, чтобы на него глазел этот сброд, чтобы его, мертвого, тормошили чужие руки, чтобы липкие взгляды оскверняли его наготу. Стиснув зубы, он быстро-быстро зашагал домой, решив покончить с собою там.
Во время одной из тех тщательных разведок, которые Марк производил в квартире, когда матери не бывало дома, он нашел револьвер. Это был револьвер Ноэми, который Аннета после ее ухода подобрала с пола и с непростительной беспечностью сунула в открытый ящик стола. Марк взял его себе и спрятал подальше. Решение было принято. А так как дети всегда что задумают, то сразу и сделают, Марк решил тотчас осуществить свое намерение. Войдя в квартиру так же бесшумно, как и вышел, он заперся у себя в комнате и зарядил револьвер – он видел, как это делал один его лицейский товарищ, немногим его старше, который таскал в кармане эту опасную игрушку и на уроке греческого
Марк и не вспомнил о матери. Он был весь поглощен своей обманутой любовью, душевной мукой, приготовлениями. Он посмотрел на себя в зеркало и расчувствовался: бедный Марк!.. Ему захотелось, раньше чем исчезнуть, поведать людям, сколько он выстрадал из-за них и как он их презирает…
Хотелось отомстить за себя, вызвать сожаления, восхищение… Он вырвал страницу из ученической тетради, сложил ее криво (он торопился) и своим нетвердым, детским почерком начал старательно выводить:
«Не могу больше жить, потому что она меня обманула. Все люди злы. Я ничего больше не люблю, и лучше мне умереть. Все женщины лгуньи. Они подлые. Они не умеют любить. Я ее презираю. Когда будете меня хоронить, положите мне на грудь бумагу и напишите на ней: „Я умираю из-за Ноэми“».
Написав это дорогое имя, Марк расплакался и зажал рот платком, чтобы заглушить всхлипывания. Потом вытер слезы, перечел написанное и серьезно сказал себе:
– Я не должен ее компрометировать.
Он разорвал листок и стал писать другую записку. Как он ни старался писать ровно, полные отчаяния строчки ракетами взлетали вверх. Дойдя до фразы: «Они не умеют любить», он добавил: «А я умели потому умираю».
Несмотря на все свое горе, он был очень доволен этой фразой, она его почти утешила. Он стал добрее к тем, кого оставлял на земле, и закончил письмо великодушными словами:
«Я прощаю всем вам».
Потом подписался. Через несколько секунд все будет кончено, он избавится от всего! Марк заранее представлял себе, какое сильное впечатление произведет его смерть.
Но в то время, как он старательно выводил пером росчерк своей подписи, который в первый раз вышел плохо, за его спиной внезапно распахнулась дверь. Он едва успел прикрыть руками револьвер и бумагу. Аннета увидела только зеркало, прислоненное к словарю, и подумала, что Марк любуется собой. Она не сделала ему никакого замечания. Видимо, страшно усталая, она слабым голосом сказала Марку, что забыла купить молока к обеду и было бы очень хорошо, если бы он за ним сбегал, чтобы ей не пришлось спускаться и опять подниматься на шестой этаж. А у Марка была только одна мысль: как бы мать не увидела того, что он закрывал руками.
И, боясь двинуться с места, он ответил резко, что ему некогда, он занят.
Аннета, грустно усмехнувшись, вышла и закрыла за собой дверь.
Марк слышал, как она медленно шла вниз по лестнице. Он вспомнил, какой у нее был убитый вид, и почувствовал угрызения совести. Ее усталое лицо и голос хватали за сердце. Марк торопливо бросил револьвер в ящик стола, спрятал под грудой книг свое «прощание с жизнью» и выбежал на лестницу. Он догнал мать и сердито крикнул ей, что сам пойдет за молоком. Аннета вернулась. Она подумала, что мальчик не такой уж бессердечный, как ей кажется, и на душе у нее стало легче. Но ее очень огорчала грубость и резкость Марка. Боже, как мало в нем нежности! Что ж, тем лучше для него! Он меньше будет страдать в жизни.
К тому времени, когда Марк вернулся, он уже совсем забыл о своем решении покончить жизнь самоубийством. Он без всякого удовольствия увидел на столе плохо прикрытое знаменитое «завещание» и поспешно сунул его на дно какой-то коробки. Теперь он гнал от себя гнетущую мысль о самоубийстве. Он чувствовал, какой низостью и жестокостью это было бы по отношению к матери, состояние которой его встревожило. Но свою заботливость он проявлял в довольно неуклюжей форме. Он не сумел спросить так, как следовало бы, Аннета не сумела ответить. Из ложного самолюбия Марк скрывал свои истинные чувства, и могло показаться, что вопросы о ее здоровье он задает, неохотно выполняя долг вежливости. Аннета, такая же гордая, как и он, не хотела его тревожить и уклонилась от разговора.