Очарованная душа
Шрифт:
Она показалась себе смешной.
Франц горячо и смущенно просил ее продолжать Г-жа фон Винтергрюн без особой горячности заставила себя учтиво поддержать эту просьбу. Эрика молчала, рот ее казался злым, губы были сжаты Аннета посмотрела на них, потом сказала, холодно улыбнувшись:
– Пойду к себе. Я устала.
Она задержалась взглядом на Франце, у которого был вид послушного ребенка:
– Проводите меня.
Уходя, она видела во взгляде девушки тоскливый страх, ненависть…
Они шли рядом, под холодными звездами. Молчали. Бездна пространства, раскинувшегося вокруг них, была как бы продолжением
– Покойной ночи…
Вдруг перед ним метнулась тень – и сомкнулась вокруг него. Их губы слились…
Аннета исчезла. Он стоял один перед захлопнувшейся дверью. Он ушел в ночь…
Без единой мысли в голове она поднялась в свою комнату. Нет, нет! Не думать! Еще нельзя!..
Было холодно. Было темно. Усталость давила, как надгробная плита.
Густой мрак затопил сознание: Аннете казалось, что она погружается в плотные волны нефтяного озера… Тяжелыми руками она судорожно сорвала с себя платье и не подняла его. Опустив голову на подушку и выключив свет, она увидела в черном небе Колесницу, и в мозгу у нее сверкнула молния: это уже было, это прошлое… Как будто камень оторвался… Ах! Она упала.
Но как раз в это мгновение (было ли это мгновение?) сжавшееся сердце вздыбило сознание. Она увидела, что сидит на постели, прижав руки к груди…
– Нет! Это невозможно!.. – кричала она.
Что невозможно?.. Она ждала, когда пройдет сердцебиение. Но оно проходило и снова начиналось. И пока она ждала, Колесница, опрокинувшись, скатилась с горизонта. Одно лишь заднее колесо еще оставалось над макушкой холма… Стиснутые пальцы Аннеты царапали грудь, она продолжала тихонько стонать:
– Нет, это невозможно…
Что невозможно?.. Она знала – что…
«Значит, я лгала себе? Попалась на удочку?.. Еще раз?.. Значит, я любила его!..»
Стало быть, вот что прикрывалось материнской любовью, которой она обманывала себя! Стало быть, они угадали – Марсель Франк, Сильвия, все эти безнравственные парижане, учуявшие своим насмешливым умом нечистую подоплеку ее преданности!..
«Но ведь я на самом деле забывала себя, я всю себя отдавала, не ожидая награды, я считала себя бескорыстной!.. А корысть воровски пробралась в мой дом. Я была не сообщницей, я прикидывалась, что сплю, а сама слышала крадущиеся шаги страсти. Уверяла себя: „Я люблю его ради него…“ – а любила ради себя! Я хочу его взять. Хочу!.. Но ведь это же смешно!
Кто это „я“? Кто „хочет“?.. Я, мои седины, тело, покрытое дорожной пылью, я, с моим никчемным опытом и муками, я, отделенная от него расстоянием в двадцать лет. На глаз этого ребенка оно, должно быть, неизмеримо!.. Стыдно и больно!..»
Она была раздавлена своей униженностью.
Но потом вдруг возмущенно вскинула голову:
«Почему?.. Разве я этого желала? Разве я этого искала?.. Почему я сражена? Почему я вся пылаю? Откуда эта жажда любви? Эта голодная страсть? Почему мне дано нестареющее сердце в этом стареющем теле?..»
Она стискивала руками грудь. Как настигнуть природу-этого паука, который держит тебя? Если он в этом теле – Аннета его истерзает. Но разве поймаешь в сеть океан?
Она вскипела!
«Я люблю… Да, люблю… Я еще
Право? Ее вдруг удивило это смешное слово. Право – это выдумка, которую сфабриковал человек, когда создавал общество! Красное знамя взбунтовавшегося раба в непрерывной войне, которая еще со времен Прометея всегда кончалась поражением! Или же лицемерие более сильного, который уничтожает более слабого, повергает его во прах, пока не будет повергнут сам! Для природы право не существует. Эта равнодушная сила питается миллионами живых существ. Аннета была ее жертвой – одной из миллионов. Она могла отсрочить свое поражение на один день, на один час – за счет других. Но поражение неминуемо. И стоит ли его оттягивать ценою страданий других жертв?..
Она крикнула:
«А почему не стоит?.. Один день, один час обладания, пусть один даже миг – разве это ничто? Вечность содержится в одном мгновении, как вселенная – а одном существе… А муки одной жертвы, твоей соперницы, которой ты мстишь, – это разве ничто, разве ничто? Это ускользающее счастье, которое похищает воровка, – ничто? Похитить его в свою очередь, причинить ей боль, уничтожить ее, – это ничто?»
Хищные птицы тучей обрушились на нее с хриплым клекотом. Жгучая гордость, злая радость ревности и мести… хлопанье крыльев, вопли оглушили ее… Откуда они взялись?..
«Все это – во мне!..»
Она почувствовала и гордость и страх, – ожог, как от расплавленного свинца, наслаждение страданием почти до обморока, мучительное удовлетворение. Она ничего не делала, чтобы стряхнуть с себя эти чувства. Да и не могла. Она была неподвижна, как покойник, под натиском алчных птиц, оспаривавших друг у друга в поле ее останки. Их было две стаи, враждебные и родственные: Жажда обладания и Голодное самопожертвование. Самопожертвование тоже, как и его соперник, было наделено острыми когтями и прожорливым клювом. И добро и зло (которое же из них – добро? И которое – зло?) носили на себе клеймо свирепой бесчеловечности.
Скрестив руки, нагая, распростертая, она ждала, – издыхающее животное над стаей воронья…
Ожидая, она смотрела. Ничто – ни испуг, ни страсть – не замутило ее зрения. Она видела себя голой. И поняла, что дурила себя с первой же минуты. Она знала, что любит его, она всегда это знала. С каких пор?.. С той минуты, как Жермен предостерег ее: «Не любите его уж очень»? Задолго до этого! Со времени бегства? Задолго до этого!.. Что же значит это удивление, это добродетельное удивление, которое она только что разыграла, открыв ее в себе, «эту давно уже лелеемую любовь?..»
«Комедиантка!.. Как ты лжешь!..»
Аннета презрительно рассмеялась. Как она ни страдала, ясный ум и ирония предъявляли свои права. Диалог вели чувство, которое хитрит, и суровый, насмешливый судья – тот, что безжалостно изобличает и ясно видит.
Но оттого, что видишь свою страсть, она не умирает хотя бы на час раньше, – только горечи прибавляется.
Ночь прошла. День спугнул диких птиц. Но они сидели на деревьях вокруг, они грозили друг другу. Ни одна из стай не сдавалась. Каждая крикливо предъявляла свои права. Аннета, изнуренная, оглушенная, поднялась.